Всем известен был и упитанный, болезненно опухший парень лет 20, умственное развитие
которого приостановилось где-то на уровне 5-летнего ребенка. Это был юродивый нашего города
по имени Велька. Он тоже занимался делом, и работа его очень нужна была горожанам. Велька
разносил питьевую воду в ведре и поил жаждущих из металлической кружки, ведь тогда не было
на улицах прохладительных напитков и специальных аппаратов. Велька бродил по городу с ведром
и голосил: "Кому воды холодной-и-и..." За услуги ему бросали монетки, и никто над ним не
смеялся, ведь он работал. Когда его спрашивали: "Белька, где твои деньги?", он отвечал: "Все на
сдачу ушли". И снова звучало: "Кому воды холодной-и-и?" Последнюю букву "и" он распевал и
делал на ней ударение.
Население Нежина было весьма интернациональным: украинцы, русские, евреи, цыгане и
даже китайцы. В последней группе жителей я заметил одну необычную особенность. Китайские
женщины носили на ногах деревянные колодки, ограничивающие рост их ступней. Эта, по-
видимому, древняя религиозная традиция, с моей точки зрения, была ужасной, делающей походку
женщин похожей на мучительное передвижение инвалидов.
С началом коллективизации и отмены нэпа на смену хозяйственному расцвету пришло
насилие и мрак. У крестьян стали отнимать землю и скот - это называлось раскулачиванием. Люди
защищали свое хозяйство, нажитое потом и трудом. Полилась кровь. Убитые были и с той, и с
другой стороны. Нам внушали, что мы живем плохо, потому что кулаки не отдают свой урожай и
скот, поэтому их надо бить.
Теперь наш городской оркестр чаще звучал на похоронах, чем в городском саду. Однажды и
меня взяли на похороны. Я играл на тарелках. Папа сказал: "Сынок, это совсем несложно: ударяй в
тарелки три раза подряд на каждый шаг, а на четвертый - пропускай удар". Разъяснение я понял с
полуслова. Мальчишки с завистью наблюдали, как я среди взрослых шагал в составе оркестра. Это
был мой первый в жизни заработок - не помню, кажется, получил рубль или три.
Дома мама встретила меня, усадила одного за стол и подала кружку кофе, приготовленного из
жженых хлебных корок с молоком. Для меня такая почесть и такой деликатес были высшей
наградой, я почувствовал себя, чуть ли не кормильцем семьи. Тогда зародилось во мне чувство
ответственности, заботы о близких - и оно сохранилось потом навсегда.
Для нашей семьи годы нэпа не были временем изобилия. Чтобы накормить семью, мама
постоянно что-то изобретала, покупала и продавала. Часто пекла блины, продавала их и к завтраку
приносила нам хлеб и сало. Но после разорения крестьянства на Украине наступил голод. Спасаясь
от него, наша семья в 1932 году, благодаря энергии мамы, перебралась в Москву.
Уму непостижимо, каким образом маме удалось перевезти из провинции в столицу семью из
шести человек (мой младший брат Владимир родился уже в Москве). В те годы даже железно-
дорожные билеты невозможно было купить без паспорта с московской пропиской, и штамп в
паспорте фактически исключал возможность перемены места жительства. Но, видимо,
материнский инстинкт спасения детей оказался сильнее рабских законов первого в мире
государства рабочих и крестьян, и он подвигнул маму, слабую женщину, на этот мужественный
шаг, сыгравший впоследствии решающую роль в судьбе ее детей.
Переезд наш состоялся в два этапа. Сначала мама перевезла двух сыновей (меня и младшего
тогда брата Абрама) вместе с папой, затем вернулась в Нежин за дочерью Зиной и сыном Львом,
которые за неделю опухли от голода и были уже не в состоянии принимать пищу...
В Москве мы поселились у сестры моего отца тети Тани. Ее муж, дядя Копель, был классным
сапожником-модельером и зарабатывал лучше, чем музыканты. Это была добрейшая семья. Жили
они в Замоскворечье, в Бабьегородском переулке. В комнате было два окна: на одном подоконнике
был верстак дяди Копеля (так он называл свое рабочее место), другой служил обеденным столом, и
на нем всегда были хлеб и селедка. Тетя Таня была маленькая, полная женщина с красивым лицом,
а дядя Копель - высоченный, тощий и совершенно лысый. Он любил философствовать,
размышлять и рассуждать о жизни, политике, музыке. Во время работы под удары молотка он
нередко насвистывал какую-нибудь мелодию. У них было два сына - Моисей и Тевель. Оба ушли
из жизни раньше своих родителей: старший погиб на войне, а младший попал под машину...
