В комнату для досмотров вошел седоватый подтянутый мужчина. Козельцев узнал его. Это был Криштников. Один из самых дорогих копиистов в стране. Именно Криштников писал для Владимира Андреевича копии всех голландских миниатюр.
— Представьтесь, пожалуйста, — попросила Катя.
— Криштников Олег Евгеньевич. К вашим услугам.
— Кто вы по профессии?
— Копиист. — Мужчина посмотрел на понятых и специально для них пояснил: — Я пишу копии известных полотен.
Катя указала на Козельцева:
— Вы знаете этого человека?
Да, конечно. Это Козельцев Владимир Андреевич. Один из моих клиентов.
— Посмотрите, пожалуйста, полотна, лежащие в чемоданчике.
— С удовольствием. — Криштников склонился над кейсом. — Можно снять подрамники?
— Конечно.
Криштников ловко снял холсты с подрамников, улыбнулся:
— Хороши, правда? Эти копии я писал почти полгода.
— Для кого вы их писали?
— Для Владимира Андреевича. — Копиист кивнул на Козельцева.
— Спасибо, — кивнула Катя. — Подождите, пожалуйста, в соседней комнате. Наш сотрудник вас отвезет немного позже.
— Хорошо.
— Владимир Андреевич, — холодно спросила Катя, вновь поворачиваясь к Козельцеву, — каким образом эти копии попали в чемоданчик?
— Я понятия не имею, но это… Это… — Он вдруг запнулся.
— Как вы проходили таможенный контроль? — вдруг резко спросил Володя Паничев.
— Да не проходил я его, — упавшим голосом ответил Козельцев. — В том-то и дело. Через VIP-зал прошел. Ах, как купился! — Он покачал головой и засмеялся устало. — Как купился! Как дитя малое. А-а… — Владимир Андреевич выдохнул, опустился на стул.
— Вы признаетесь, что пронесли эти копии на борт с целью продажи оригиналов картин за границу? — спросила Катя жестко.
— Нет, конечно. Только, боюсь, это уже ничего не изменит. Впрочем… Позвоните Грише Ефимову. Он свел меня с этой сволочью.
— Обязательно позвоним, обязательно, — заверил Козельцева Володя Паничев. — Все проверим.
Владимир Андреевич усмехнулся. Он почему-то был уверен, что, если Ефимов и вспомнит Паню, то самого Паню им найти уже не удастся. Это была грандиозная комбинация. Тот, кто спланировал и осуществил ее, конечно же, предусмотрел исчезновение и Пани, и его таинственного приятеля-«офицера». Владимир Андреевич снова засмеялся.
— Как кинули! — пробормотал он. — Как пацана сопливого.
— Владимир Андреевич, вы признаете, что по вашему поручению в Энске из государственного музея была совершена кража картины Рембрандта «Спящая Даная»?
— Что? — У Козельцева глаза полезли на лоб от возмущения. — Ну, знаете. Вы еще скажите, что и ледниковый период мамонтам я устроил. И татаро-монгольское иго организовал.
— Значит, не признаете.
— Это чушь. Полная и беспросветная ахинея.
— Ладно, — кивнула Катя. — Посмотрим.
В комнату заглянул таможенник.
— Там репортеры. В зале. Толпа прямо.
— Какие репортеры? — не поняла Катя.
— Ну, из газет. С телевидения даже есть. Говорят, насчет какого-то Козельцева.
Катя хмыкнула, обвела взглядом присутствующих. Не то чтобы она злилась. Новость и правда остренькая. Но ведь можно было хотя бы не сегодня. Завтра бы сообщили. А спроси, кто слил информацию, промолчат. Пойди дознайся. На полиграфе можно проверять — ничего не покажет.
— Ладно, — сказала Катя. — Поступим так. Гриша, Володя, вы тут заканчивайте с протоколом. Потом быстренько выводите гражданина Козельцева на улицу. На вопросы репортеров не отвечать. А я пока распоряжусь, чтобы машину к входу подогнали.
— Хорошо, Кать, — механически кивнул Гриша и вдруг улыбнулся. — Мать, поздравляю. Такого зубра завалила. Тебе теперь прямая дорога в Москву.
— Расскажи это его друзьям, — Катя указала на Владимира Андреевича. Затем толкнула дверь и вышла в зал.
* * *
Первая ночь всегда самая трудная. Владимир Андреевич прочувствовал это на собственной шкуре. Именно в первую ночь приходит осознание того, что тебя больше нет. Для всего мира. Козельцев успел о многом подумать за эту ночь. Он уже понял, что никто не станет за него заступаться. Тот, кто организовал всю эту аферу, точно просчитал реакцию покровителей. В этой странной стране тебе могут простить убийство. Даже два. Могут простить воровство в грандиозных масштабах, но такую мелочь, как публичный скандал, не простят никогда. Побоятся, что репортеришки накинутся и на них. Заступаешься? Значит, тоже замешан. Рыло в пуху по самые уши.
