Женщина оторвала от подушки заплаканное лицо:
— Егоров, прикури мне сигарету, что ли… Извини, что я так разнюнилась… Но, честное слово, это просто жутко ощущать, когда твой любимый мучается чем-то, а ты никак, никак не можешь ему помочь…
Владимир передал жене дымящуюся сигарету, закурил сам.
— Ты права, зайка. Я должен был тебе все рассказать раньше. Вот только я полагал, что все это наши, конторские игры… И еще — хотел убедиться сам… И в том, что не ошибаюсь, и в том… — Мужчина затянулся, спалив сигарету почти на треть. — По-моему, я совершил ошибку.
— По работе?
— Не вполне. Вернее…
— Егоров, чего ты не имеешь права говорить, не говори… Не нужны мне никакие военные или государственные секреты…
— В том-то и дело, что это тайна не государственная, а наоборот.
— Как это — наоборот?
— Антигосударственная. Вернее даже, антинародная.
— Егоров, вы свихнулись там все! «Антинародная тайна»! Такое впечатление, что без поисков всяческих врагов ваша контора просто болеет!
— Погоди, Наташка, не заводись… Наша контора, может, и не лучше подобных в других странах, но и не хуже, уж ты мне поверь на слово. Ни по методам работы, ни по всему остальному. Совсем не хуже. И как бы ни складывалась жизнь, понятие «государственная безопасность» существовало, существует и будет существовать всегда. Если мы не станем защищать наши интересы…
— Егоров, не устраивай мне ликбез! Я все понимаю, не дура! Но то, о чем трындят по радио с самого утра, — это полная придурь! Развалилось все, а среди этих старперов нет ни одной яркой личности!
— Наташка, ты о чем?
— Как это — о чем? Ты что, не знаешь?
— Не знаешь — чего?
— Вот блин! Да все утро передают! Я выбегала на Альку глянуть, в кухню наведалась, радио там не выключено, бубнит вполголоса…
Женщина подошла к висевшей в углу комнаты с незапамятных времен черной тарелочке, покрутила:
— Слушай.
«…Политика реформ зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние… Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства. Страна по существу сгала неуправляема… Потоки слов, горы заявлений и обещаний только подчеркивают скудость и убогость практических дел. Каждый гражданин чувствует растущую неуверенность в завтрашнем дне, глубокую тревогу за будущее своих детей…»
— Что это такое? — удивленно приподнял брови мужчина.
— Егоров, снова овцой прикидываешься? — недоверчиво глянула Наташа, но удивление мужа было совершенно искренним, тут она не ошиблась.
— Так что случилось-то? Ты сообщение с начала слышала?
— Да ничего особенного, — пожала она плечами. — Объявили какое-то чрезвычайное положение.
— По всей стране?
— Да вроде того…
Женщина помолчала немного, сказала, словно про себя:
— Странно… Значит, твоя тревога связана не с этим?
— Нет. Я боюсь за тебя и за Альку.
— За Альку… — произнесла одними губами Наташа, и было видно, как побледнело ее лиио. — Егоров, что произошло?! Это поэтому мы так спешно выехали из Москвы?
— Да.
— Нас что, будут искать?
— Думаю, уже ищут.
— Кто?
Мужчина прикурил от бычка новую сигарету.
— Кто, я тебя спрашиваю?!
— Контора.
— Вся контора?! При таком тарараме? Им что, больше занять себя нечем в такое судьбоносное времечко?!
— Наташка, подожди… В любой конторе всякие люди работают… И в той неразберихе, что началась даже не с пришествием Пятнистого, а много раньше, многие стали работать вовсе не на державу, а на себя…
— Подумаешь… Эка невидаль… Это нормально — работать на себя.
— Но только не ценой жизни людей!
— Каких людей?
— Многих.
Володя замолчал, собираясь с мыслями.
— Егоров, ты не темни! Я же говорю, н не дура и не нюня! Давай колись! В чем суть проблемы, что угрожает Альке?
— Погоди… Как бы попроще… — А не надо попроще! Давай сначала! Мужчина одним движением затушил сигарету:
— Хорошо. Сначала так сначала Несколько лет назад меня ввели стажером, а потом оперативным куратором в один проект. Название проекта очень поэтичное:
— Снег.
