До сего дня город уже год простоял во облежании польского королевского войска, и многие жестокие приступы отразил, и нисколько не поколебался в своем крепком стоянии. Слава смольнянам и храбрейшему воеводе Федору Шеину! Единственно ради их мужества не смог Жигимонт всем превеликим войском своим сотворить ополчения против Москвы. А если бы сотворил, то тогда уж поляки не стали бы с нами послами обсылаться и о Владиславовом избрании толковать: присовокупили бы Российскую державу к польской, и делу конец. Тут бы нам и погибель, а вере нашей разорение и поругание, и даже истребление и полное избытие.
Встретили нас поляки по чести, и указали место, где встать: за их табором, от города вдалеке. К Смоленску приступать они теперь оставили: может, изуверились в своей победе, а может, ради нашего прихода хотят миролюбие показать.
Войско у Жигимонта тьмочисленное, отборное; наряду стенобитного не счесть. Кругом всего города расставлены туры, точно как у нас под Троицей во время осады,
Смольняне увидели наше, московского посольства, прибытие, и преисполнились ликования, и стали бить в колокола и со стены кричать и в воздух стрелять громко и многолюдно. Ведь они на нас надежду возлагают, что мы упросим короля пощадить город их, укротить бранное лютование и уйти назад в литовскую землю.
Завтра нас Жигимонту представят. Сего ради я теперь наряжен в богатые одежды, словно боярин: только и заботы, как не замараться или штаны не порвать, упаси Господь.
Были у короля. Думные паны сенаторы нас в королевские покои препроводили и встали от короля по обе стороны, а сам он на стуле сидел. Король Сигизмунд (русскою речью Жигимонт, а Сигизмунд по-польски) только глазами поводил и молчал, а паны говорили. Король образом не леп, лицом протягновен, безбород, усы имеет тонкие и длинные, взгляд злой и неласковый.
Речь держал первый из панов литовских, именем Сапега (нашему старому врагу, Троицкому утеснителю, он приходится дядькой; того кличут Иваном Петровым Павловичем, а этого Львом).
Сказал этот Сапега много слов, а ничего дельного мы не услышали. Только хвалил и славил короля своего, и называл его умирителем земли Русской, спасителем всероссийским, поборателем неправды и прочая. Якобы пришел он сюда не своекорыстно, а лишь того ради, что мы его о том сами молили. И не желает он нам никакого дурна, а только смуту унять и воров побить. И за такие превеликие услуги ожидает его королевская милость от нас по достоинству всяческого почитания и благодарности, а проще сказать — и покорности.
Такие хитрые и лукавые речи этот Сапега вел, думая нас обмануть и в смущение ввести. Только Сигизмунда и хвалил, а о Владиславе даже не упомянул, ни о договоре с гетманом.
Нам же много говорить не позволили, потому что сегодня еще не самое посольство творилось, а только предварение. Дело же после начнется.
Пока нечем похвалиться: ни в чем мы не преуспели. Дважды съезжались с панами, а дело не только не подвинулось, но даже, можно сказать, не началось.
Говорил посольство князь Голицын. Поприветствовал он панов и о здоровье их спросил, а после сказал:
— Ведомо вашим благородиям, какими скорбями и нуждами ныне утесняется Московское государство. Со всех сторон враги одолевают, кровь непрестанно льется, повсюду воровство и развращение. Виной же этим бедам пресечение корня царского, который шел от Августа кесаря, а теперь волею Божьей прервался. И вот мы, по совету патриарха и великих бояр, и всех чинов людей, и всей земли русской, бьем челом великому государю Жигимонту, чтобы дал он нам своего сына на царство, наияснейшего королевича Владислава. Как предки наши, будучи в таком же утеснении, призвали себе в государи из дома варяжского Рюрика, так и мы ныне по их примеру поступаем и обращаемся к королю с этим прошением, дабы царствовал над нами сей славный отпрыск презнаменитого и высочайшего рода, ясновельможный пан Владислав Сигизмундович.
Заглянул князь Василий в свой посольский свиток, где всё посольство написано, и говорил далее:
— Просим покорнейше наияснейшего королевича креститься в православную веру греческого закона у святейшего митрополита Филарета здесь же, под Смоленском градом, и немедленно, чтобы патриарх с освященным собором мог нашего нового государя встретить по чести со святыми иконами и венчать на царство по уложению древнего обычая нашего. И не обессудьте, вельможные пане, на нас за такое прошение: ведь и сам ваш великий государь Жигимонт прежде был в вере люторской, а когда был избран королем польским, то перешел в латинскую веру, ибо в вашей великой державе так заведено, чтобы государям в латинстве состоять. Так и во всем мире принято: надлежит государю быть в единой вере с народом своим.
