Иверт Горн, прежде помянутый воевода шведский, который с 4000 иноземцев раннею весною вступил в российские пределы, намедни взял город Зубцов (отсюда недалече) и послал 800 воинов французских с воеводою Петром Делавилем нам на помощь. Когда они придут, можно будет и приступ учинить.
Пришли французы. Это народ латинской веры, как и поляки. Много вина пьют, весьма шумливы. Встали они по правую сторону монастыря, а мы с Григорием стоим по левую. А между русским войском и французским срубили мы острожек на скорую руку.
Были у нас гонцы московские. Везут они от Делагарди грамоту Иверту Горну. Принимал их Григорий в своем шатре, а они сидели невеселы. Стали мы их расспрашивать, о чем они печалятся. А они и говорят:
— Неладны дела на Москве. Ох, не случилась бы беда превеликая. Захворал государь наш, Михайло свет Васильевич; кровь у него течет изо рта и из носа беспрестанно. Одна надежда на шведских дохтуров, которых Яков к нему послал со всякими целебными снадобьями. И того мы не знаем, сумеют ли они ту страшную болезнь одолеть.
Как услышал эти слова Григорий Волуев, так весь и побагровел, а глаза кровью налились. Но смолчал, ничего не сказал. А ввечеру повелел нам готовиться к приступу.
— Постоим, — сказал, — за государя, отца нашего князя Михаила Васильевича!
Ночью наши вместе с французами подкатили к воротам острога, что вокруг монастыря, огромную медную пушку. Выпалили четырежды по воротам тяжелыми ядрами, тут ворота и разломились. И тогда все мы дружно и с громкими возгласами устремились к воротам и в острог ворвались.
Поляки весьма испугались такого могучего натиска. Мы же их нещадно побивали и острием меча гнали. Я от прочих не отставал и нисколько не боялся. Это только когда в таборе сидишь, бывает страшно, а как начнется кровавое дело, то весь страх проходит и о смерти уже не мыслишь.
Побежали поляки в монастырь и укрылись за каменными стенами, а острог весь нам достался. И здесь, в остроге, захватили мы много хлеба, и пороха, и ядер, и других запасов вражеских.
Я же в том деле никого из врагов самолично не убил, врать не буду. Но вышло так не из-за моего нерадения, а единственно потому, что поляки очень быстро убегали.
Поляки внезапно выскочили из монастыря и ударили на нас крепко, когда мы не ждали. И пробились в нескольких местах к стене острога, и стену запалили. Пока мы за врагами гонялись, пламя уже всю стену охватило. И спасти стену уже было нельзя, так она и сгорела. А поляков мы загнали обратно в монастырь, и побили их немало.
Поляки во время вылазки захватили нескольких наших, русских и французских людей. А Петр Делавиль хотел этих пленников поменять на польских, и послал гонцов в монастырь уговориться об обмене.
Поляки же французам сказали:
— Как же это, господа? Мы с вами одной веры. Пристало ли вам воевать против нас вместе с этими грубыми, нечестивыми, вероломными, бесстыдными русскими людьми? Подождите, вы еще узнаете их коварство: не дождаться вам от них ни чести, ни жалованья. А как кончится война, они вас не отпустят в ваше отечество, а приневолят жить в своей земле. У них в обычае так поступать. Оттого-то в их государстве так много людей. Оставьте-ка вы этих варваров и идите на службу к нашему славному королю Жигимонту. Он иноземных рыцарей премного жалует и на награды не скупится.
Французы же им отвечают:
— Увольте нас, господа, от таких предложений. Мы к вам пришли о пленниках толковать, а не о том, чтобы нам москвитянам изменить. Москвитяне народ грубый, а вы народ доблестный, так какая же нам будет слава вместе с вами против них воевать? А вот если мы с этим народом да ваш народ завоюем, вот тогда нам будет слава.
И поляки, устыдившись, замолчали.
Много поляков уже к нам перебежало. От них-то мы знаем все, что в монастыре делается. У врагов наших дела плохи: хлеба осталось на несколько дней. К тому же у поляков с казаками разлад и несогласие. А гонца их, которого они к королю послали за помощью, мы поймали.
Одержали мы великую победу. Слава Господу и святому Сергию, иже даровали нам на врагов одоление! И воеводе Григорию слава, и князю Михайлу Васильевичу (дай Бог ему здраву быть)!
