После того стал Филарет первым начальником над всеми русскими людьми, бывшими в Тушине.
А когда я в Москве был, то приходили в Москву тайно тушинские люди с грамотами от Жигимонта. Царь Василий велел тех людей ловить и на кол сажать, а грамотки не читать, а сразу сжигать. В грамотках же тот нечестивый Жигимонт писал, что, дескать, ходило к нему посольство от больших московских бояр, из Тушина, с Филаретом Никитичем во главе, и просили его дать сына своего, Владислава Жигимонтовича, нам в цари; да чтобы Владислав наперед крестился в истинную православную веру греческого закона, да венчался бы от патриарха Московского, да литву бы с собою в государство российское не приводил, и костелов латинских не строил, и слушался бы думы боярской, и чтил бы наши древние обычаи, и женился бы на православной, и тех русских людей, кто осмелится из православной веры в латинскую перейти, казнил бы смертью, и с папою римским письмами бы не обсылался, и жидов бы в Московское государство не допускал, и самому королю бы немедля уйти от Смоленска в свою литовскую землю, и прочая. И он, Жигимонт, теперь зовет людей московских оставить царя Василия и целовать крест Владиславу.
Стало быть, Филарет Никитич-то за Шуйского отнюдь не радеет, равно как и за ложного Димитрия. А радеет ли он за сына Жигимонтова? Не знаю. Ведь этот нечестивый король Жигимонт на такие тяжкие для себя условия согласиться никак не сможет; он зело хочет и надеется государством нашим самолично и безусловно завладеть. А грамотки прелестные шлет единственно ради того, чтобы москвичей смущать и от Шуйского отвращать.
Каковы же истинные помыслы Филаретовы? И чего ради келарь Аврамий и архимандрит Иоасаф так желают его освобождения и в Москву приезда? Вот уж загадка не для моего ума. Ясно, что плетут святители наши некую тайную сеть невидимую, хитрейшую, а какую и для чего — попробуй-ка догадайся.
Достигли мы Волока Ламского.
Город уже наш, тому назад два дня отнял его Григорий Волуев у поляков.
Сам Григорий теперь стоит под монастырем Иосифовым. В этом монастыре, весьма крепком, заперлись все поляки тушинские, которых Рожинский из Тушина вывел. Там с ними и святитель Филарет.
Есть хорошие вести: град Можайск сам предался царю Шуйскому, и тамошний польский воевода пришел в Москву и принес царю свои вины, и царь за то ему 100 рублей пожаловал.
Под Иосифовым монастырем.
Григорий Волуев встретил меня ласково и долго со мной беседовал. Когда же я рассказал ему о делах московских, как царь и братья его злоумышляют против князя Михаила, то Григорий премного опечалился. Качал он головой, чесал бороду и говорил: «Не дай Бог». Потом ударил гневно рукою по столу (мы сидели в его воеводском шатре), зарычал, аки лев, и молвил:
— Пусть посмеют только сотворить что-либо с князем Михайлом! Довольно мы от Шуйских натерпелись, а это уж им не простится! Да я сам лучше изменником стану, чем пойду под начало Дмитрия Шуйского, этого борова надменного, этого пса трусливого!
И еще немалдо укорных слов сказал Григорий о Дмитрии Шуйском и о самом царе. Когда же гнев его унялся, он сказал голосом спокойным:
— Ну: да Господь такой беды не допустит. Помилуй, Господи, был бы здоров батюшка наш государь Михайло Васильевич!
Стоим мы теперь под Иосифовым монастырем. Сам монастырь каменный, с двумя воротами, назади и спереди. А еще обнесен острогом деревянным, тоже с воротами. Сидит в монастыре поляков с две тысячи, да отряд донцов, да отряд казаков литовских. Наших же под монастырем всего 2000. Поэтому Григорий нас на приступы не водит, а хочет врагов голодом уморить.
Под тем же монастырем.
Гетман Рожинский давно уж помер. Случилось это здесь же, в монастыре Иосифове, еще до прихода Волуева. Войско гетманово взбунтовалось: одни хотели к Калужскому вору пристать, другие к Жигимонту. Гетман по монастырю бегал и уговаривал ратных; и упал нечаянно с каменных ступеней и зашибся.
Поляки тогда частью ушли в Калугу, а те, кто Жигимонту присягнул, остались здесь в монастыре.
На вылазки они не ходят, потому что из-за многих наших побед лишились задора и ратного духа, и согласия нет меж ними. Jаждый день предаются нам то двое, то трое, то четверо.
