Надписание краткое о воспоследовавших делах, об унятии смуты и об избрании царском, и о том, как судьбами Божиими житие помянутых в сей книге людей устроилось
Того же бывшего отрока Данилки, ныне святых чудотворцев Зосимы и Савватия преславной и наикрепчайшей в вере обители инока старца Демьяна.
Даже и до сего дня, хоть и многому времени минувшу, я слезы всегда из глаз испускаю, когда вспомню кончину милого друга моего и отца духовного, добрейшего старца Аврамия, прежде бывшего келаря Троицкого.
Скончался же он на моих руках, здесь в Соловках у моря Студеного. Почуяв же пришествие облака смертного, позвал меня и молвил:
— Данило, друг мой любезный! Настает мой последний час, и скоро воздастся мне от Бога сполна за все мои грехи неудобоцелимые. Перед смертью же хочу тебя благословить и прощения твоего испросить, ежели сотворил когда-то нечто тебе обидное. Бесчаден будучи, желаю передать тебе все имение свое, а мое имение для тела ничтожно, для духа же многополезно: владею единственно сундучишком с книгами душеспасительными и со всякими летописаниями и иными записками людей сведущих и мудрых. Там же найдешь ты и свое писание отроческое, которое ты мне подарил в лето достопамятное, когда мы Москву у поляков отняли. Перечитай его: найдешь в том многую усладу и утеху. Я же пред тобою покаяться хочу, ибо многое из повести твоей я в свое сказание о Троицкой осаде переписал, зане я самолично в той осаде не сиживал, а у тебя всё подробно исписано и прямо. Прощай же, Данило; да пребудет с тобою Божье благословение, да не случится тебе вдругорядь сидеть в такой лютой и страшной осаде, да жить бы тебе сто лет покойно и мирно.
Сказав это, преставился отец Аврамий, и многие слезы пролили мы с Настёнкой о кончине его. Благословение же его меня до старости хранило, но под конец жизни моей многогрешной, увы, не уберегло. Ибо ныне мы, соловецкие люди, вот уже третье лето сидим в осаде от злых и бесстыдных еретиков, богоотступников, гонителей веры Христовой, иже ради мирского быстротечного преуспеяния забыли Господа, и, служа ревностно безбожному и волкоподобному царю Алексею, этом новому Юлиану, и Никону антихристу, злояростно нападают на наш стойкий в вере Соловецкий монастырь, и хотят нас лютостью своей и насильством принудить к отпадению от Христа бога нашего, и чтобы мы, на радость сатане, творили крестное знамение троеперстным кукишем. Мы же за истинную веру и помереть рады, и не покоримся отнюдь, доколе все голодом не изомрем.
А силы мои уже не те, что прежде, ибо стар я весьма и немощен учинился, семидесяти с лишком лет от рождения будучи. Чаю кончину скорую, и того ради решился снова взять хартию в руки и дописать вкратце о том, что содеялось со мной и с иными помянутыми в книге людьми во прохождение истекших лет.
По избавлении Москвы из плена латинского пришел король Сигизмунд с сыном Владиславом из Смоленска под Волок Ламский, и хотел город походя взять, но не преуспел, а только многих людей своих положил. Писал король к воеводе Волоколамскому гневные грамоты, и требовал сдать город; воевода же ему гордо ответствовал: «Не бывать тому, доколе Москва не будет ваша; а возьмете Москву, тогда и мы вам покоримся».
Князь же Пожарский с Козьмою Мининым сведали о приходе Сигизмундовом и весьма устрашились, и не распускали ополчения московского, и готовились к смертному бою. А король Сигизмунд увидел, что Москва сильна ратными людьми, и никто там его, короля, не хочет, ни сына его. И не осмелился король к Москве приступать, и ушел из Русской державы в Польшу с великим срамом.
Князь же Пожарский, нимало не помедлив, отправил в города гонцов с указом о прислании выборных людей в Москву на собрание всей земли об избрании царском. И составился великий собор, и долго в том соборе люди меж собою спорили и толковали, кому держать скипетр великого царства Московского.
Голос келаря троицкого Аврамия на том соборе громче всех прочих звучал, ибо многие к его слову слух преклоняли. И по доброму его совету избран был на царство Михайло Романов, Филаретов сын.
