— Мрак, не будем его мучить! Он боится до свинячьего писка.
Олег искоса бросил испуганный взгляд на Лиску, та опять не поняла Таргитая — сказано, дурак, — сказал неустойчивым голосом:
— Вообще-то я летал. Хоть и не очень долго.
— Да и унесся не совсем далеко, — добавил Мрак невинным голосом. — Но все-таки летал! Олег, мы скалим зубы, потому что дохнем от зависти. Хоть мордой в землю, но — летал! Хоть как пьяная кожаница, но — на крыльях. Хоть…
— Летал-летал, — прервал Олег торопливо. — Я понимаю, мы прижаты к стене, хоть тут стен не видно. Кому-то надо наверх, я понимаю. Если бы можно было Мрака или даже Тарха, хотя он будет дудеть и там…
— Тарх стал бы жаворонком, — сказал Мрак. — А если бы получилось у меня…
— В волка с крыльями, но во что обернулся я? Ума не приложу.
— Ничо-ничо, — сказал Мрак успокаивающе. — Зато доказал свою мудрость снова. Без штанов воспарил под облака — стирать не пришлось. Все наперед предусмотрел. Ты прямо ведун. Глядишь, нарекут под старость Вещим Олегом. Вот только не дожить нам до старости…
Костер прогорал часто, Лиска суетилась, стаскивала отовсюду сухие стебли — ее мудрому другу снова стало холодно. Над огнем вспыхивали искорки: сгорали мошки. Возможно, только-только учились летать.
— Я попробую утром, — пообещал Олег сдавленно. — Надо учиться.
— Может, ночью? — предположил Мрак. — Таких пташек при свете дня не видывал. Зато когда наешься на ночь, то в кошмаре… вроде бы как раз тебя и видывал.
— Давайте спать, завтра день еще труднее. Я на страже.
— Куда уж труднее, — проворчал Таргитай замученно. — Это только Олегу в радость — летал! И завтра еще полетает. И послезавтра… и послепосле…
Он повалился навзничь, захрапел. Мрак ухмыльнулся, поставил секиру между ног. Его глаза без натуги пронизывали сгустившийся воздух. Олег долго сидел неподвижно, смотрел в пляшущие красные языки. Сухие стебли трещали, как снег при морозе, сгорали сразу. Амазонка подбрасывала в огонь веточки редко, берегла.
Когда наконец легли, Мрак долго слышал возню, но огонь уже прогорел, угольки погасли, видел только двигающиеся тени. Он отвернулся, не увидел, как одна тень бесшумно поднялась, скользнула в ночь. Немного погодя вторая, пригибаясь на звездном небе, неслышно двинулась следом.
В полночь Мраку почудились странные звуки. Ночной воздух был темный и неподвижный, как вода лесного озера, слышно было треск кузнечиков, сиплый крик дальней ночной птахи. Подрагивала земля, иногда, как бы порывами ветра, докатывались волны едва уловимого запаха — неприятного, но знакомого.
Когда небо начало светлеть, Мрак ощутил неладное. Таргитай лежал на том же месте, только подтянул колени, но дальше виднелась лишь медвежья шкура, под нею устраивались на ночь Олег и Лиска. Мешок волхва и оружие Лиски темнели на прежнем месте.
Мрак взвился на ноги, секиру держал на уровне колен. Воздух был холодный, сырой, трава от росы мокрая. Острые глаза различали в утренней полутьме крупные капли, что усеяли каждый лист, — человеческих следов не было. Либо волхва и амазонку похитили неведомые силы, либо…
На Олега было страшно смотреть. Словно пропустили между жерновами, затем извозили в земле — в ссадинах, кровоподтеках, с повисшей рукой. Лиска поддерживала, ее нижняя губа дрожала, в глазах блестели слезы.
Таргитай ахнул:
— Недруги напали?
— Женщина — худший недруг, — изрек Мрак, в голосе оборотня звучало облегчение. — Мы тут к бою готовимся, секиры точим, а он с девкой… Что она с тобой сделала, бедолага? Тебе бы попроще, не такую дикую!
Таргитай повернулся к Олегу:
— Что он говорит?
Олег скривился, на губах темнела корка запекшейся крови.
— Не спалось.
— Еще бы, — сказал Мрак саркастически, — с такой да спать?
— Не спалось, — повторил Олег, — я решил полетать малость. Тихо, темно, никто не смотрит, не лезет с советами…
Таргитай ахнул:
— Летал? И мне не сказал?
— Ты бы летать с ним не стал, — сказал Мрак. — Больно спать любишь. А Олег ширял под облаками!
— А почему он такой побитый? — спросил наивно Таргитай. — Вряд ли это Лиска. Она хоть и рыжая, но Олег тоже рыжий…
— Это он о небесную твердь колотился, как козел о ясли. Воспарит, а его в темя — шарах! Он снова соколом ввысь, а небо-то твердое! Хляби держит — не мешок сена.
