Здесь, однако, печальная история затеняется гротеском и оказывается причастной к склокам между троцкистскими сектами в Париже. Лёва и Жанна принадлежали двум различным группам: он — к «ортодоксальным троцкистам», а она — к группировке Молинье. Надо отдать должное его достоинству и такту, что в письме, которое он оставил вместо завещания, он заявил, что, несмотря на это разногласие (и несмотря на, можно добавить, их несчастливую супружескую жизнь), он ее очень уважал и имел к ней неограниченное доверие. И все же ярое соперничество двух противоборствующих сект не пощадило даже мертвого тела Лёвы; оно пало и на маленького сироту, а также втянуло самого Троцкого в эту абсурдную ситуацию. Жанна, безуспешно настаивавшая на проведении нового расследования, разрешила адвокату, являвшемуся членом группировки Молинье, представлять семейные интересы перед французскими следователями и полицией. «Ортодоксальные троцкисты» (и Жерар Розенталь, который был адвокатом Троцкого) отказали Жанне в праве сделать это и утверждали, что родители Лёвы одни имеют право говорить за семью. Противоречащие друг другу претензии с тем большей легкостью позволяли полиции и следствию игнорировать требования нового расследования.
Еще одна ссора вспыхнула по поводу архивов Троцкого. Со времени смерти Лёвы они находились в распоряжении Жанны и, следовательно, косвенно в руках группы Молинье. Троцкий просил вернуть ему архивы через одного из своих «ортодоксальных» сторонников. Жанна отказалась передавать их. Отношения между ней и родителями Лёвы начали резко охладевать и даже становиться враждебными. В конечном итоге Троцкий вернул себе архивы, но лишь после того, как послал своего американского приверженца в Париж, чтобы забрать их. Несмотря на неоднократные призывы, Жанна отказывалась ехать в Мексику или отправлять туда ребенка. Она была неврастеничкой; разум ее уже был весьма расстроен, и она не соглашалась расставаться со своим подопечным даже на время. Соперничающие группировки тоже затеяли свару; и, хотя Троцкий усердно старался успокоить невестку, они сделали невозможным всякое соглашение. То ли потому, что после потери всех своих детей Троцкий более чем жаждал вернуть к себе внука, единственного, кого мог вернуть, то ли потому, что он боялся оставлять сироту, как он выражался, на попечение «un ésprit trés ombrageux et malheureusement déséqui-libré»,[116] то ли по обеим причинам вместе, но он решил обратиться к закону. И последовала некрасивая судебная тяжба, которая длилась год, обеспечивая прибыль любящим сенсации газетам и сектантским листкам. В отчаянии оттого, что теряет ребенка, Жанна старалась лишить законной силы притязания Троцкого, утверждая, что тот никогда не узаконивал ни свой первый, ни второй браки; и Троцкому пришлось доказывать, что это ложь. Даже при этой провокации он выражал (в письме в суд) свое понимание эмоциональных затруднений Жанны; признавал ее моральное, хотя и не законное право на ребенка; и повторил ей свое приглашение, предлагая оплатить стоимость поездки в Мексику. Он даже заявил, что готов обсудить вопрос возвращения Севы к ней, но после того, как сам получит шанс увидеться с ним. Суд дважды отказывал ей в иске в пользу Троцкого и назначал доверенных лиц, чтобы обеспечить возвращение ребенка к дедушке; но Жанна отказалась подчиниться, увезла мальчика из Парижа и спрятала его. Только после длительных поисков и «зимней экспедиции» в Вогезы Маргарита Ромер отыскала следы ребенка и силой вырвала его из рук тетушки. Но и это еще был не конец, потому что друзья Жанны сделали попытку выкрасть ребенка; и только в конце октября 1939 года Ромеры, наконец, привезли его в Койоакан.
В трогательном письме Троцкий пытался объяснить Севе, почему настаивал на его приезде в Мексику. Поскольку он старался избегать уничижительных ремарок в адрес Жанны, он не мог выдать ребенку свою главную причину, и поэтому объяснение получилось неуклюжим и неубедительным:
«Mon petit Seva…[117] дяди Леона больше нет, и мы должны поддерживать прямую связь друг с другом, мой дорогой мальчик. Не знаю, где твой папа и жив ли он еще. В своем последнем письме, написанном более четырех лет назад, он настойчиво спрашивал, не забыл ли ты русский язык. Хотя твой отец очень умный и образованный человек, он не говорит на иностранных языках. Для него было бы ужасным ударом однажды узнать, что он не может общаться с тобой. То же самое происходит и с твоей сестрой. Можешь себе представить, что за воссоединение семьи будет, если ты не сможешь говорить со своей маленькой сестрой на своем родном языке… Ты сейчас уже большой мальчик, и поэтому я хочу поговорить с тобой о чем-то еще, имеющем огромную важность, об идеях, которые были и есть общими для твоих матери и отца, для твоего дяди Леона и для меня с Натальей. Я очень хочу разъяснить тебе лично огромную цену этих идей и целей, во имя которых наша семья… столько перенесла и так страдает сейчас. Я несу ответственность за тебя, мой внук, перед самим собой, перед твоим отцом, если он еще жив, и перед тобой самим».
