И, коротко взглянув в слуховое окошко, она пошла выше, открыла дверь в свою комнату.
Кровать была передвинута в дальний угол. Теперь с неё не увидеть верхушки берёз и те две звезды ранним августовским утром. У окна воцарился стол, на нём — глубокая суповая тарелка, полная окурков, листы бумаги и ещё горка бумаги, исписанной и мелко изорванной.
Первым движением Стеллы было раскрыть окно, потом собрать все обрывки и окурки, снести на помойку. Но почему-то не сделала и шагу в этом неподвижном, настоянном на кислятине и горечи воздухе, в котором у обычного человека уже через несколько минут начинала болеть голова.
Почему? Потому что поняла: это уже не её комната. Может быть, ещё ничья. Но уже не её. Чужая. Горина… Так дико: два столь противоположных слова — «чужая», «Горина» — теперь могли спокойно стоять рядом. Но ведь не она начала. Это Гора заполонил её комнату. Счёл возможным заполонить. Раньше бы он так никогда не сделал.
И сразу вспомнилось, что дача досталась Горе от его родителей, к которым ни Стелла, ни её мать… Ну, может быть, только Ваня: они ведь были его дедом и бабкой. Хотя и мёртвыми, умершими до его рождения.
Но Ванька пока не в счёт. И значит, при разводе дом останется у Горы.
О каких невероятных вещах она думает!
И всё же следовало попрощаться с дачей. Быть может, она в последний раз приехала сюда хозяйкой. И не «быть может», а именно в последний! Потому что ещё не знала, в последний раз не знала, чей это дом.
Она стала коленками на этот без её спроса пришедший сюда стол — невзрачный столишко, валявшийся до того в сарае. С треском распахнула окно. И так осталась стоять на коленях… Оказывается, расстаться с деревьями, кустами, знакомой травой, обступившей дорожку, было так же трудно и даже труднее, чем с самим домом.
Однако недолго ей разрешили так постоять!
Из-за дома вышел мальчишка. Стелла не слышала, как он открыл калитку и когда именно вошёл. Но это был явно не жулик. Это был кто-то из своих… из новых своих. Он шёл уверенно. В дом даже не заглянул, словно знал, что хозяев нет. Сел на лавочку перед врытым в землю одноногим столом. Откинулся на спинку, покачался… Там один гвоздь дезертирил, и теперь можно было качаться. В сущности же, доламывать скамью!
На столе лежали какие-то бумаги, придавленные четвертинкой кирпича, и стояло блюдце с окурками. Мальчишка убрал блюдце под стол, чтоб не воняло, совершенно по-свойски! Потом стал смотреть, что там написано на листках. Гора любил рассовывать в разные места блокноты, стопки бумаги. Он ведь конструктор, у него мыслей полна голова. Неизвестно где какую придётся хватать за хвост.
Но этот чего понимает?! Мальчишка продолжал спокойно рассматривать Горины записки.
Наглец какой! Просто наглец!
Тут она поймала себя на том, что и сама занимается не очень благородным делом — подглядывает, и уже долго… Но этот! А главное, каков тупица: на него смотрят в упор, он ничего не чувствует. Тупица!
Преисполненная презрения, Стелла кашлянула для верности два раза. «Тупица» вздрогнул, но — ух ты какой! — тут же взял себя в руки, весь замер, а в то же время продолжал листать Горины странички. Потом поднял, наконец, голову — спокойно, замедленно… Взгляд его сразу попал в Стеллу. Точно, как выстрел!
Теперь и она вся замерла, не давая себе вздрогнуть или отвести глаза.
И долго длился этот перегляд — не из любопытства, не из желания познакомиться, не из-за того, что кто-то влюбился в кого-то с ходу и наповал. А из-за того лишь, что ни один не хотел уступать другому. Такой глупый повод ломать глаза!
Не успела она это подумать, как мальчишка сам перестал на неё смотреть. Словно он первый сообразил быть умнее. И тут Стелла поняла, на кого он похож — на тётю Машу, молочницу. Так это, стало быть, её сын! Как его зовут-то? Витёк, что ли?
Но мальчишка снова опередил её:
— Привет. Ты Романова, дяди Егора дочка? Я и смотрю: на мать похожа как две капли.
А Стелле вчера казалось, что она похожа на Игоря Леонидовича. На отца.
— А я знаешь кто?
Стелле не захотелось признаваться, что и она узнала в этом мальчишке черты тёти Маши — подумаешь какой теледиктор. И в ответ равнодушно пожала плечами.
