Но по правде, никакие слова не помогут. Хоть плачь, хоть скачь, хоть пляши, хоть кол на голове теши, не будет старой жизни!
Сумерки заглянули в окно. А Стелле казалось, это лишь вокруг неё сползлись они, темные тени. И хотелось ещё сильнее угнуться, ещё крепче положить голову на ладони.
Постучали в дверь. Как-то нелепо было говорить: «Войдите». Гора понял её.
— Ну, прощай, Стрелка…
Стоял в плаще, в шляпе, хотя погода совсем этого не требовала. Наверно, они уже не умещались ни в каких мешках и чемоданах.
Стелла поднялась, взяла из Гориных рук клетчатую сумку на «молнии». Её всегда называли «вояжная». Вот тебе и вояжная!
Гора не сопротивлялся, ничего не сказал.
Мать смотрела на них, присев на краешек стола в кухне. Курила.
— Будь здорова, Нина.
— Счастливого пути!
Они вышли к лифту. Секунды как будто совсем не отсчитывались. Когда Стелла взяла клетчатую сумку, она — да, в общем-то, неизвестно что, глупость, — она надеялась ещё несколько минут побыть с ним вместе. Но это уже прекратилось — их семья. И теперь они по глупости своей должны были в течение нескольких минут просто «вести себя прилично».
Гора улыбнулся. Улыбка его разваливалась буквально на глазах!
Наконец лифт приехал на нижний этаж. Стелла снова взяла клетчатую сумку: уж до автобуса придётся… Почувствовала стыд от этой мысли.
— Ну всё, прощай, Стрелка.
На улице его ждало такси. Чемоданы и мешки Гора положил в багажник, а сумку взял с собой. Словно бы не хотел расставаться со Стеллой. Хотя это всё ерунда!
Оглянулся в, заднее окошко. Теперь улыбка у него получилась без всяких развалин… Бросил шляпу на сиденье…
Откуда-то вынырнул Ванька, красный, как флаг:
— Чего? Уехал, да?.. Ничтяк, скоро приедет.
Оттолкнула нелюбимую физику (даже закрывать было лень) — глядь, а на спально-гостевом диване сидит Ванька.
У него не было своей комнаты, у него был свой угол в столовой. И по вечерам он часто пробирался к Стелле. А что ему оставалось делать? К ребятам ходить — Нина не разрешает, поздно. К себе приглашать — некуда, особенно вечером. А по телефону он разговаривать не любил (были в нём задатки настоящего мужчины).
Не успела Стелла воздуху свежего вдохнуть, Ванька уже начал просвещать её по футболу.
Он говорил серьёзно, он много понимал в этом деле… А может, и не очень много пока. Но чувствовала Стелла: он будет понимать. И не раз уже она собиралась поговорить с Горой. Ведь в наше время чего только люди не придумывают, каких только профессий. Так пусть Ваня будет футболист, раз хочет.
А то занесёт в какую-нибудь астрономию — всю жизнь мыкаться. Вон телескоп стоит-стоит на даче — Ванька туда хоть бы раз заглянул.
И что удачно: от них довольно-таки недалеко школа со спортивным уклоном. Но уж очень она ясно себе представляла, как взовьётся Гора.
На словах-то он будет острить и ехидничать, но в душе именно взовьётся: «Что?! Что такое?! Он, понимаете ли, ведущий конструктор, его отец, Ванькин дед, играл в симфоническом оркестре, а сын футболист?!»
Гора многого не понимал.
Да и Ванька не понимает. Когда человеку доставляет удовольствие делать зарядку, это редкий человек — разве нет? Причём человек — не какая-нибудь полнеющая тётка, которой это надо позарез, а ученик второго класса. Таких второклассников-то днём с огнём поискать.
Но Стелла всегда боялась объяснять брату про его талант, а главное, про школу с уклоном, потому что он уж если что себе вобьёт, не выколотишь.
И в результате Стелла ни Ваньке ничего не объяснила, ни Горе. А теперь…
В первые дни после Гориного — как тут сказать-то? — отъезда, что ли? Ну, пусть отъезда… В общем, в первые дни Ванька такой весёлый был — отдыхал от воспитаний. Хлебнёшь ты, Ванечка, чего Машка Кучаева хлебнула и чего я хлебнула… Вот смотрю на тебя и не знаю, лучше сейчас сказать или ещё потянуть.
— Эй! Ты спишь?
Она вздрогнула:
— Почему? Ничего я не сплю.
— А сама уставилась на меня, как будто русалка.
— Что-что-о?
— Ну, как будто я утопленник. Или как будто ты утопленница.
— Ну тебя, Ванька!
А подумала другое: он хотя и футболист, но очень чуткий. И это, кстати, совершенно устарелый взгляд, что все спортсмены тупые!
