— Хватит, дайте человеку передохнуть.
Егор заботливо укрывает шинелью прикорнувшего на поленьях политрука.
Приносят ужин. Громыхая котелками и ложками, причмокивая и перебрасываясь шутками быстро опорожняем термосы и кастрюли. Размещаемся на свежей соломе. Поднимается Правдин. Он надевает полупросохшую шинель и, расчесав густые каштановые волосы, обращается к Захару:
— Не забудьте завтра к шести часам прислать к Шатрову Кувалдина, Самбурова и Чупрахина. А я сейчас пойду во второй взвод, у них сегодня ночные занятия: преодоление проволочных заграждений.
И, согнувшись, скрывается за дверью. Шапкин присаживается к печке. Он долго сидит неподвижно, о чем-то напряженно думает. Лицо его чуть-чуть подергивается нервной дрожью. Может быть, простудился? Хочется спросить: позвать врача?
Захар замечает, что я не сплю, подзывает к себе.
— Ну как? — спрашивает он. Я не отвечаю. — Что же ты тогда не сказал, что по самолетам стрелял не я? Ты кому-нибудь говорил про это? Нет? Молодец. — Он сует мне в руки банку мясных консервов. — Возьми, земляк.. Молод ты еще, но со мной не пропадешь.
Захар вдруг торопливо натягивает сапоги, надевает шинель и уходит. За окном надрывно стонет ветер. Просыпается Кувалдин. Поежившись, растапливает погасшую печурку.
— Ты немецкий язык знаешь? — спрашивает он меня.
— Знаю.
— Ну-у! Когда успел изучить?
— Отец хорошо им владел. Он был врач. А что такое?
— Политрук вчера интересовался. Сомова назначают командиром разведроты, и Правдина туда же забирают. Наш взвод якобы полностью перейдет в разведроту.
Бесшумно возвращается Шапкин. Оглядевшись по сторонам, набрасывается на Кувалдина:
— Это еще что такое! Почему не спите?
Егор молча занимает свое место. Он долго не засыпает. Не сплю и я. А ветер гудит и гудит…
Идем вдоль берега. Сегодня на море тихо. Даже не верится, что где-то там, на противоположном берегу Азовского моря, находится враг, а правее, к Ростову, идут бои. Огибаем выступ, и сразу открывается Керченский полуостров. Даль сглаживает обрывистые берега: они кажутся покатыми, темными, и весь клочок земли похож на огромную чугунную болванку, глубоко ушедшую в воду, только торчит над поверхностью своей темной грудью.
Чупрахин, поравнявшись со мной, вполголоса говорит:
— Что-нибудь замечаешь? Посмотри, сколько тут наблюдательных пунктов.
Проходим тщательно замаскированные холмики с темными глазницами амбразур, обращенными в сторону Керчи. В одном месте откуда-то из-под земли появляется лейтенант с артиллерийскими эмблемами на петлицах. Он подходит к Шатрову, докладывает:
— Лейтенант Замков, старший передового артиллерийского наблюдательного пункта.
Опускаемся в небольшое углубление, прикрытое со стороны моря уплотненной подковообразной насыпью.
— Слушаю. — Шатров закуривает.
Замков, с широкими плечами и совсем короткими ногами, обутыми в хромовые, до блеска начищенные сапоги, разворачивает зеленоватую карту и неожиданно детским голосом докладывает:
— Сегодня в районе Еникале никакого движения не обнаружено. Уснули, что ли? Или чувствуют, что за ними наблюдают? Смотрим, смотрим, ну хотя бы один показался. Взять бы да и трахнуть из тяжелого дивизиона — зашевелились бы.
Шатров гасит папиросу о припудренную инеем землю:
— Дайте вашу карту.
С минуту он рассматривает какие-то непонятные для нас условные знаки, окаймляющие изогнутую линию берега. Лицо его хмурится, а шрам совсем подступает к уголку рта.
— Какое задание на сегодня?
— Наблюдать за берегом, засекать огневые точки.
— А вчера что делали?
— То же самое.
— Глубину полуострова изучаете? Командир полка рассказывал вам о промежуточных рубежах? Нет? Плохо. Вы что же, думаете только о высадке на берег? Нет, милейший лейтенант, высадиться на берег — это полдела; главное — удержать плацдарм, развить успех. А для этого надо хорошо знать, что делается в глубине обороны противника.
— Но я в этом не виноват, товарищ подполковник, — оправдывается Замков. Его молодые, не по лицу большие глаза часто моргают. Видимо, ему неловко выслушивать упреки подполковника в присутствии нас, рядовых бойцов. Об этом догадывается и Шатров.
