– Вы не ошибаетесь в сроках начала войны?
– Ошибка допустима. Плюс-минус шесть месяцев.
– Готов ли флот отразить нападение немцев?
– Нет, не готов! С дредноутами опаздываем на три года, с эсминцами и подлодками тоже не справляемся…
Владимир Васильевич не мог скрыть своего огорчения, когда Колчак сказал, что Школе юнг требуется толковый начальник:
– Вы же сами и подали флоту эту идею о юнгах… Но одно дело идея, а другое практика: возиться с мальчишками, которых нельзя даже выдрать как следует, для этого нужен особый талант, который на базаре не купишь.
– Неужели мой опыт миноносника уже не надобен?
– Мы не хотели обидеть вас, – отвечал Колчак (и этим «мы» он как бы поднимал себя выше Коковцева). – Николай Оттович уважает вас. Но именно он и выразил сомнение в вашей готовности для эсминцев, скорости которых резко повысились. Ведь сейчас даем играючи двадцать узлов!
– Я вполне здоров для таких скоростей.
– Но турбина еще здоровее, – ухмыльнулся Колчак.
Над русской столицей просыпался первый чистейший снег, когда с Амура приехал навестить родителей молодой лейтенант Никита Коковцев. Он принес в квартиру, прогретую, каминами, морозную бодрость далеких просторов и молодости, наполнил комнаты хриповатым баском человека, наглотавшегося сибирских вьюг и ветров. Никита растряхнул перед матерью подарок – шкуру уссурийского тигра, убитого им на охоте.
– Каков злодей? Сожрал четырех собак, трех китайцев и одну русскую бабу, о которой в Сретенске все знали, что она воровка… Тебе, мамочка! Будешь класть под ноги в спальне.
На вопрос, как его молодая жизнь, сын дал ответ:
– Если покровителем водолазов и подводников слывет Иона, побывавший во чреве китовом, то для нас, амурцев, свят останется Иов Многострадальный… Ты был прав, папа: живу в бараке, топлю по ночам печку и читаю Гегеля. Есть над чем поразмышлять. Можете и поздравить: перед вами командир канонерской лодки «Орочанин», построенной далеко от Амура – на Волге, в Сормове!
Мать смотрела на него влюбленными глазами. Когда Никиту отослали принять ванну после дороги, она сказала мужу:
– И ты еще смел говорить, что он не твоя копия? Да весь в Коковцевых… Хотя, – помрачнела Ольга Викторовна, – бедный наш Гога был еще больше похож на тебя.
За столом сын рассказывал, каково было на Амуре, когда в Маньчжурии свирепствовала чума, а Благовещенск жил в тревоге.
После завтрака Никита заглянул в комнату Игоря:
– А каковы успехи моего братца в Корпусе?
– Его теперь не узнаешь, – сказала Ольга Викторов на. – Такой стал – высоченный – под потолок, я едва достаю ему до плеча. Сейчас повадился проводить воскресенья на скегинг-ринге Марсова поля, катается на роликах, как метеор. И, кажется, уже влюблен в одну глупенькую гимназисточку.
– Весь в Гогу! – сказал Никита. – Будет сорвиголова…
Вечером отец с сыном (тайком от матери) пили коньяк.
– А ведь я, папа, с приветом к тебе – с Амура.
– От кого? Я ведь там никого не знаю.
– Атрыганьева помнишь? Геннадия Петровича.
– Господи, конечно! А что с ним?
– Он на Амуре. Водит пассажирские пароходы, превосходный знаток речного фарватера и перекатов, его лоцманскими услугами пользуется вся флотилия. Чудесный и добрый человек!
– Да, да, – подхватил Коковцев, – он всегда таким и был, очень милый, но в маске некоторого мефистофельства. Геннадий Петрович, помню, был отчасти подвержен кастовости.
– Он очень изменился с тех пор.
– Наверное, уже состарился, одряхлел?
– Да нет. Женщины от него без ума! Только иногда, – сказал Никита, – Атрыганьев начинает ходить кругами…
– Кругами? Как это понимать?
– А так. Идет себе по улице, как все добрые люди, и вдруг ни с того ни с сего начинает описывать цирку ляцию, словно крейсер, у которого заклинило рулевую машинку.
– Раньше с ним этого не было… Отчего так?
– Он после Цусимы решил, что жить не стоит, и выстрелил в висок. Но пуля срикошетила. С тех пор Атрыганьев и циркулирует, но ясность ума сохранилась. Фантазия неистощима…
Отцу вдруг показалось, что жизнь Никиты идет не так, как должна идти у офицера. Нет, Никита не стал проще. Скорее, понимать его становилось трудней. Потому что он знал что-то, о чем не подозревал отец. Никита не счел нужным распространяться.
