Три рэкетира - страница 17
Правилов давно собирался съездить, да то как-то не выходило, а то и сам откладывал. И вот год назад решился.
Пожилая женщина заварила для него чай, он принес сладости. То ли торт, то ли еще что – он уже не помнил. Из открытого окна доносились звуки улицы. Там стояло лето, там кричала детвора. Клаксонили машины, чирикали птицы, и происходило еще Бог весь что. Старушка (возможно, думал потом Правилов, она только казалась старушкой, просто так выглядела) рассказывала Олегу Петровичу… о ЖЭКе, кажется, в который не достучишься, чтобы поменяли ржавые трубы. И что зимой в комнате зябко – надо прокачать батареи, а кто это сделает? Андрюшин папа – уже пятый год как умер, а сам Андрюша… Она утерла слезу ладошкой. Довольно скупую – видать, свое отплакала.
Правилов сидел, слушал в пол-уха и рассеянно осматривал комнату. Черно-белый портрет Хэмингуэя на стене над старым письменным столом, вскрытым морилкой. На книжных полках в основном школьные учебники, над ними выцветший плакат с Дином Ридом.[5] Брюки-клеш, на плече гитара, а в глазах – тоска смертная… Громоздкий бобинный магнитофон «Маяк», онемевший, очевидно, с тех самых пор, как Андрей Комиссаров в последний раз перешагнул порог своей квартиры.
«Он играл на проводах в армию», – думал Олег Правилов. – «Где-то тут стоял стол. Андрей с приятелями ели и пили, главным образом пили, понятно, а после полуночи кто-то из друзей обрил его налысо. И слушали они, – что же они слушали весной 79-го?… „АББУ“? „Бони-М“? „Кисс“? „Назарет“? „Лэд Зэппэлин“?… Может быть, „Чингиз-Хан“? „Рок-н-ролл – казачок, рок-н-ролл – казачок…“ Не Льва Лещенко, и не Софию Ротару.
Как бы там ни было, в тот день (ту ночь) магнитофон работал в последний раз. Утром ребята, горланя, побрели к военкомату. Как телята – на убой».
– …Я-то пенсию через военкомат получаю, но даже на квартплату не хватает… – прорвалась в голову Правилова мама Андрея Комиссарова.
«Я в прошлом», – сказал себе Правилов. Как будто долбаная душманская пуля, выпущенная двенадцать лет назад, черт знает где, на другом конце света, привела в действие механизм чудовищной машины времени и отправила Олега Правилова в последнюю весну семидесятых.
Ощущение было невыносимым. Оно не отпускало Правилова, пока он спускался обшарпаной убогой лесницей, украшенной обгоревшими спичками, прилепленными к потолку при помощи слюны. Оно давило его, когда он садился в джип и выбирался с Радужного массива, преодолевая послеобеденные пробки.
Он не уехал от старушки – он от нее сбежал.
Нечто подобное испытал Правилов и теперь, услышав фамилию Бандура. Она прозвучала отголоском такой неправдоподобно далекой эпохи, в которой и Ледовой, и все, что с ним связано, могло привидеться Олегу Правилову разве что в чудовищном ночном кошмаре.
Правилов махнул рукой – Андрей очутился на свободе.
– Пойдем со мной, – Олег Петрович указал на дверь и шагнул в нее, не дожидаясь, пока молодой человек придет в себя и последует его примеру.
– Батя на копейки с пасеки живет, – они сидели в кабинете Правилова, на 2-м этаже особняка. Окна кабинета выходили в сад, позолоченный лучиками заходящего солнца. – На базаре за все дай: за место дай, за крышу дай, за лабораторию – тоже дай. В магазины сдавать – денег своих не допросишься, а если чего и отдадут, все инфляция пожрет.
– Батя из района позвонить Вам хотел, – Андрей отхлебнул горячий кофе из чашки, принесенной холеной секретаршей, – он хотел, только ведь пасеку надолго не оставишь: или разворуют начисто, или спалят вообще.
– Понятно-понятно, – Правилов внимательно изучал Бандуру. Понятно-то понятно, а Правилову было бы спокойнее, если б Бандура-старший все-таки изыскал возможность, да звякнул. Время такое наступило – недоверчивое, ничего тут не попишешь. Хотя пока и гладко у парня выходило. Правдоподобно, грубо говоря.
– Давай подробнее, кто по дороге обидел?
Андрей, стараясь не упустить ни единой детали, рассказал об инциденте в Гробарях. Планов мести он не строил, а вот вернуть отцовскую «тройку»…
