– Ты что же, подлая! – заорал он на перепуганную кухарку. – Мои скатерти в обжорку Столбову продаешь!
– Смилуйся, барин! Дочка им стирает! На чердаке и твои скатерти висят, и его. Можешь сам поглядеть.
– Где мои скатерти висят, его онучам не место. Пойдем, покажешь!
Кухмистер с кухаркой пошли наверх, и у лестницы на чердак столкнулись с плотником, спускавшимся сверху. Через плечо у него был плотницкий ящик с инструментами, за поясом топор. Кухмистеру он сразу показался подозрительным, Петр Емельянович даже в ящик незаметно заглянул, пропуская мимо себя – не унес ли тот парочку его скатертей. Плотник нарочито почтительно снял шапку и скоро проследовал вниз. Убедившись, что скатерти все на месте и висят в лучшем месте, кухмистер возвратился домой, предварительно пообещав наказать кухарку, если она еще упрет что-нибудь с кухни без спросу.
– Василиска, ты плотника видала, который в дом Балашовой сейчас заходил? – спросил он у дочери, сидевшей у окна, подперев голову кулаком.
– Вот, мы его даже в тетрадку записали, – ответила за сестру Глафира. – Едва вы, папенька, отсюда с эдакими непечатными выражениями убежали, он с товарищем к дому пришел, и товарищ этот что-то ему тут на рельсах рассказывал, руками махал, на окна варакутинские указывал… А потом пошел дворнику зубы заговаривать, пока второй незаметно в дверь – шасть. Он до сих пор там. А этот второй так с дворником и разговаривает.
– Так он не выходил?
Кухмистер глянул в окно и увидел рядом с дворником другого плотника.
– Пиши, пиши, Глашка, – сказал он. – Это жениху твоему очень интересно может быть. Плотник-то он не настоящий. Нешто у меня на кухне ржавые ножи могут быть. А у него струмент в ящике ржою покрыт…
– А что, Артемий Иваныч сейчас придет? – оживилась Глафира.
– Обещался судок вернуть, – ответил Петр Емельянович. – К тому же я приглашения напечатал, пора уже рассылать, а еще генерал на свадьбу не выбран. Может, их превосходительство кого пригласят…
– Ты бы, Петр Емельянович, не торопил бы так, неприлично. Я вот заметила, как их превосходительство головой покачивает неодобрительно.
– Знаем мы, чего они головой качают, – самодовольно ответил кухмистер. – Тут все на мази. Только ты, Ивановна, языком-то не шевели, не испорть все. Нам все поскорее надо, чтоб не прознали, а то козню какую-нибудь непременно учинят, в газеты опять гадость какую про нас пропечатают… Да и служба у Артемия Иваныча вон какая опасная. Помнишь, как позавчера нигилисты само его превосходительство чуть у нас на глазах не убили? Артемию Ивановичу до назначенной даты еще девять дней прожить надо – тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… – Петр Емельянович перекрестился. – Лучше поспешить, уж лучше вдовой быть, чем в девках. Да и пенсию ей назначат, поди, немалую.
– Я не хочу вдовой! – начала подвывать Глафира.
– Потом моя очередь замуж будет! – торжествующе сказала Василиса.
– Цыц, дуры! Вон, они уже на извощике приехали! Бритые! Глашка, вся рожа в варенье! Ивановна, дай ей по лбу, чего она глаза вылупила!
Кухмистер поплевал на руки, пригладил пробор перед зеркалом и поспешил в переднюю открывать дверь, на ходу влезая в рукава сюртука.
– Что с вами, ваше превосходительство? – послышался его удивленный голос.
– Заговорщики опять пытались зарубить, – ответил поляк.
– Кабы не ваш судок, папаша, быть бы его превосходительству покойничком, тут к бабке не ходи. Примите свое имущество, пострадавшее за царя и Отечество. – Артемий Иванович протянул будущему тестю судок с рассеченным шелковым чехлом, в прорехе которого поблескивал помятый мельхиоровый бок.
– Что же это, никак саблей вам шубу-то прорубили? – сказал Лукич, поднявшийся наверх, чтобы помочь важным господам снять верхнюю одежду и доложить о сегодняшних наблюдениях. – Али топором? Вон, кровищи-то сколько за подкладку натекло.
– Не такая большая ценность – жизнь его превосходительства по сравнению с августейшей жизнью нашего Государя, – сказал, обидевшись, Артемий Иванович. Все жалели поляка, а его, живого героя, словно не замечали! А кухмистер даже поморщился, забирая из рук будущего зятя покалеченный судок!
