Почувствовав, как сзади Артемий Иванович похлопал его по плечу и поняв, что дело сделано, Фаберовский смягчился:
– Вот что, любезный, ступай сей же час на крышу и убери снег, пока еще кого-нибудь не зашибло.
* * *
– А что, пан Артемий, если дрожжи не подействуют? – спросил Фаберовский, когда они дошли до Литейного и встали погреться на углу у жаркого костра, у которого уже сидели на корточках двое извозчиков и приплясывал закутанный в башлык пожилой городовой. – В тот раз лето было, жара. Выгребная яма и без дрожжей могла вспухнуть. А ныне такой мороз!
– Пятьдесят лет на свете живу, а не запомню таких морозов, – согласился городовой, хлопая себя по бокам меховыми рукавицами.
– И ведь почитай, третью неделю без передышки жарит, – поддакнул один из извозчиков, не поднимаясь с корточек.
– Замолили, братцы, нынче трактирщики Бога, – сказал второй извозчик. – Сколько за день чая в трактирах выпьешь – страсть просто!
– И дровяники замолили, – сказал городовой. – 50 копеек сажень березовых!
– Мороз дрожжам не помеха, Степан, – Артемий Иванович повернулся задом к огню и задрал на спину полы пальто. – Вспухнет. Вот увидишь.
– Что вспухнет-то? – спросил городовой. – Ежели дрожжи в выгребную яму уронили – точно вспухнут. Вы бы в ассенизационные обозы съездили к золотарям, пусть очистят, пока не поздно. Эй ты, желтоглазый! Ну-ка, свези мигом господ в обозы на Пески.
Стало ясно, что городовой от них так просто не отстанет.
– Это чья карета? Твоя? – спросил Фаберовский у извозчика, натягивавшего рукавицы. – Нет? А чья тогда? Мы на карете поедем.
Поляк отвел в сторону второго извозчика и после долгих споров – тот решил, что его заставят возить дерьмо, – подрядил за пять рублей на весь день.
– Не видать мне седоков по такому морозу, – вздохнул отвергнутый «ванька». – Самое бы дело сделать еще один конец да в трактир.
Он забрался в санки, хлестнул лошадь и со словами «Ну, ты, живая! Разогревайся!» уехал. Кучер извозной кареты достал из-под козел мешок с соломой и стал менять подстилку на полу.
– Так, значит, в обозы не поедем? – спросил он еще раз, перед тем, как закрыть дверцу.
– В Семеновский полк поедем, – ответил Артемий Иванович. – За любовником ихней жены следить будем. Да что ты, Степан, локтями толкаешься?! Лучше бутылку открывай.
Увязая колесами в снегу и с трудом пробираясь через заносы, в час извозчичья карета добралась до Семеновского плаца. Велев извозчику остановится у полковых ворот на Звенигородской, они поочередно стали прикладываться к бутылочке шустовского коньяка, так, что едва не пропустили момент, когда капитан вышел после банкета в офицерском собрании на Загородный, придерживая рукой шашку на боку.
– Езжай за тем капитаном, – забарабанил в переднее стекло Фаберовский, когда капитан подозвал «ваньку» и покатил в сторону Забалканского проспекта.
Маршрут праздничных визитов капитана был запутанный и хаотичный. Он то и дело останавливал извозчика и исчезал в каком-нибудь доме минут на десять, так что спустя четыре часа в списке посещаемых набралось восемнадцать фамилий. В действительности их должно было быть девятнадцать, но один генерал-майор умудрился в сочельник помереть, и капитан успел лишь, не слезая с извозчика, снять шапку, когда после короткой литии выносили тело. Из одного дома он вышел с большим, завернутым в коричневую бумагу круглым предметом, а закончил свое путешествие на Миллионной.
Фаберовскому и Владимирову пришлось встать за Зимней канавкой у казарм Преображенского полка, откуда, несмотря на метель, были кое-как видны ворота с калиткой в ограде, ведущие во двор штаба. Здесь капитан пробыл полчаса. Наконец он явился вновь и с трудом взобрался в санки. За целый день визитов он сильно нагрузился спиртным, и теперь едва сидел на узком сиденьице, обхватив круглый предмет, похожий на глобус, руками.
– Может, вас веревочкой подвязать, вашбродие? – спросил извозчик, но капитан ничего не смог ответить. Извозчику с трудом удалось от него добиться, куда же ехать дальше. Сани переехали канавку и покатили мимо поляка и Артемия Ивановича по Миллионной в сторону Летнего сада.
