Генерал обернулся и посмотрел на Владимира. Тот был бледен и явно трусил.
“Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение: Родителев бо глас свидетельствоваше Тебе, возлюбленнаго Тя Сына именуя, и Дух, в виде голубине, извествоваше словесе утверждение: явлейся, Христе Боже, и мир просвещей, слава Тебе”.
Палладий, обеими руками держа крест и дрожа старческими коленями, погрузил его в невскую воду. За стенкой часовни зашипела, взлетая, ракета. «Господи, помилуй!» – прошептал про себя Черевин и перекрестился. Когда митрополит погрузил крест в третий раз, с крепости грянул первый залп. Владимир Александрович вздрогнул и непроизвольно закрыл голову руками, но потом опомнился и стал нарочито приглаживать напомаженные волосы. Уже выстрелили пушки на Стрелке, а картечь все не прилетала. Государь подошел к Палладию, приложился к кресту и был окроплен святой водой. За ним последовал Владимир. Он все еще нервно приглаживал волосы, отчего капли воды оросили его пухлые, унизанные перстнями пальцы. Когда все августейшее семейство было окроплено и последний залп завершил положенный салют в 101 выстрел, император с Палладием и с сослужившими тому киевским митрополитом и выборгским архиепископом покинули сень и тронулись в обход по помосту, кропя все знамена и штандарты святой водою.
Черевин тоже вышел на воздух. Народ толпился у просверленных для него в изобилии дырок, черпая воду кружками и ковшами и наливая ее в пустые бутылки из-под пива и сидра, умывая засаленные рожи или напиваясь из пригоршней. Внимание генерала привлекла прорубь, сделанная чуть в стороне и обсыпанная кругом сухой малиновой масляной краской. Стоявшие у нее обезъяноподобные типы с длинными руками и палками не подпускали к ней, кого попало, а только таких же субъектов, перепоясанных малиновыми кушаками. Странные слова доносились до генерала оттуда:
– Куда лезешь? Пароль?
– Господи Иисусе!
– Всегда готовы. Набирай.
«Сейчас бы по ним картечью! – подумал про себя Черевин. – Кстати, что за бардак, я же еще перед парадом распорядился ее зарядить?!»
Генерал повернулся ко всем спиной, дрожащей рукой сдернул тотчас повисшую на серебряной цепочке крышку с одного из газырей на груди алой конвойной черкески, и, вытянув посиневшие губы трубочкой, высосал налитый туда коньяк.
– Смотрите, господа, генерал Черевин верен своим привычкам, – сказал Волкенштейн. – Между нами говоря, он оказывает ужасное влияние на императора. Третьего дня мы слушали пьесу молодого Вагнера, посвященную моей супруге, и она играла ее, а мы все слушали. Даже полковник Клепш слушал! Были гости, правда, без Его Высочества. Как вдруг снизу фантастическое гоготание, мяуканье, крики козла и свиньи. Послали вниз узнать. Оказывается, сын господина Черевина ночует у отца. Вы представляете, что сказал нам этот пропивший всякое понятие о приличии генерал? «Не беспокойтесь, awstriyskoe tshutchelo, вы нам не мешаете»!
– А когда позовут к завтраку? – спросил Феррейра д’Арду, которому статус поверенного в делах впервые за время его пребывания в России позволил побывать в Зимнем дворце на Водосвятии.
– Потерпите немного, любезный виконт, – сказал Марокетти. – Видите, император со свитой уже возвращаются во дворец. Значит, скоро пригласят. В прошлом году завтрак для нас сервировали в Концертной зале, думаю, что и в этот раз столы будут накрыты там.
Наконец пригласили. Дипломаты, придворные дамы, министры и генералы – все они толпой бросились рассаживаться за столами. Церемониймейстеры сбились с ног, рассаживая всех согласно чинам и положениям. Суп из дичи, стерлядь а ля жуанвиль, страсбургские пироги, рябчики и пожарские котлеты, соус спаржа, блинчики рисовые с яблоками, соус из абрикосов и десерт стремительно исчезали в ненасытных утробах, украшенных орденскими лентами, звездами и русскими платьями. Но еще страшнее картина была в Малахитовом зале, где для членов императорского семейства было накрыто три стола. Великий князь Владимир уже плохо владел собой и набросился на еду так, будто он только что приехал из пострадавших от голода губерний. Он не мог понять, как еще год назад также на Водосвятие он презрительно кривил губы от того, что в дворцовой кухне масло для жарки дичи было без нужного, по его мнению, орехового привкуса, и полагал, что здешние повара не лучше кухарки с кухни ночлежного дома. Все казалось ему божественно вкусным, ошалевший лакей высшей выучки стоял столбом, потому что он не успевал упреждать желания великого князя и тот сам хватал желаемые блюда, подвигал их к себе и вываливал в тарелку.
