– Ну, рюмочку, – согласился Вощинин.
Они сели за стол, и Путилин достал из стола две вместительных чарки и бутылку.
– Ну, а ко мне-то ты чего приехал, Платон Сергеевич? – спросил Иван Дмитриевич, крякнув после водочки. – Не на супругу же свою жаловаться.
– Я к вам по делу пристава Сеньчукова.
– Ну что, сыскал мазуриков?
– Как у вас все легко выходит, Иван Дмитриевич. Аж зависть берет, и, простите, сомнение. Вот скажите мне как на духу: можно ли преступника неизвестного найти?
Путилин ковырнул в табакерке табаку и засунул в ноздрю.
– Я тебе так скажу: не можно. Найти преступника не можно, его можно только поймать. А недурная думка? Богатая думка. Дай-ка запишу. А ты еще тем часом водочки наливай.
– Я вот тоже «Историю почтовых отправлений» писал, пока на ваше место не заступил… А дело-то, по вашей просьбе начатое, неожиданный оборот приняло, Иван Дмитрич. Выяснили мы личности обоих мазуриков, только вот как их поймать или найти – ума не приложу. Один из них, Артемий Владимиров, был с молодых лет знаком с семейством полицмейстера Сеньчукова и как-то обрюхатил прислугу полицмейстера, крестьянку Нестерову – простите великодушно за такое совпадение, Иван Дмитриевич. Чтобы избежать обвинения в растлении, он оклеветал полковника Сеньчукова, и тот даже некоторое время находился под арестом. Жеребцов поднял документы и выяснил кое-что интересное. Владимиров находился в особой близости, возможно, даже в родстве, с кронштадтским купцом Нижебрюховым. Тот с купцом Ясуковичем взял тогда подряд на водопроводные работы в Кронштадте, кроме того, он имел несколько лавок в городе и одну известную на Якорной площади. Разгром его лавки матросами по приказу полицмейстера Головачева вместе с остальными торговыми лавками на площади послужил отдаче под суд полицмейстера, и не в последнюю очередь Нижебрюхов посодействовал тому, что Головачев был сослан в Сибирь. Второй, как вы и предполагали, польский мазурик по имени Степан Фаберовский. Проживали они в столице, по собственным паспортам, выданным законным образом в Якутске. Паспорта подлинные, Мздевецкий из участка Лисаневича их смотрел, когда они прописывались в доме наследников Нижебрюхова.
– Та-а-ак! – приподнялся Путилин. – А вы проверили этих наследников Нижебрюховых?
– Конечно, Иван Дмитриевич. Лично ездил допрашивать. Насколько можно судить из слов управляющего, ни Владимиров, ни Фаберовский не знали, кому принадлежит дом, где они проживали. Сами наследники Нижебрюхова, госпожа Дарья Семеновна Пфлюгер с детьми, тоже не ведали, кто живет в их доме. А когда я сказал об этом госпоже Пфлюгер, она упала в обморок и теперь лежит в нервной горячке. Врачи говорят, что состояние ее тяжелое и весьма скорбное. Муж ее, Франц Пфлюгер, никогда фамилии Владимирова не слышал и объяснить произошедшее с его женой не может. Кстати, в горячке сейчас лежит и капитан Сеньчуков.
– А с этим-то что? Тоже в обморок упал?
– С этим история еще более странная. В квартире капитана прошедшей ночью произошло из ряда вон выходящее событие: он вернулся из Гатчины, где с семейством навещал мать, и обнаружил в доме страшный погром. Было изрублено все и вся, кроме того, в шкафу была кровь, и кровь же смывали с рук в ведре под столом. Мы допросили солдата на дежурстве и жандарма у дворца, они сообщили, что к этому дому действительно приезжал человек, похожий на поляка, а второй стоял под видом лихача и дожидался. Потом они видели, как какой-то человек с перевязанной кровавыми тряпками головой и в тулупе вынес большой мешок, вероятно с трупом. Но у фальшивого лихача пала лошадь, и оба вынуждены были бежать на своих двоих через Дворцовую площадь к Мойке. Их видел швейцар в Министерстве иностранных дел, и по его описанию эти двое – как раз наши жулики. В квартире была найдена сломанная пехотная шашка, а также турецкий ятаган, которым и были произведены все разрушения в квартире. Я допрашивал капитана, но он, похоже, действительно ничего не знает. А теперь еще эта горячка. Доктор Фовелин говорит, что Сеньчуков оправится достаточно, чтобы вновь быть подвергнутым допросу, не раньше чем через неделю.
