Три карты усатой княгини - страница 31
А она, уже поименованная «великой» и превратившая свое имя Екатерина, отняв начальную букву «Е», в сценический псевдоним, продолжала числиться в воспитанницах училища. По неписаным правилам время пребывания в училище ничем ограничено не было — срок обучения каждого воспитанника определялся особо и зависел исключительно от желания театрального начальства. И начальство пожелало так, что в труппу петербургского императорского театра Семенову приняли только через год после триумфа в «Эдипе в Афинах», когда она с невероятным успехом сыграла и следующую свою роль — Зафиры в спектакле по пьесе Якова Княжнина «Росслав». Главная причина такого отношения была далека от дел творческих и сводилась целиком к делам житейским.
Путь всякой талантливой и красивой (а иных и не держали) воспитанницы училища был предопределен. Стоило девушке оформиться и хотя бы немного проявить себя, как рядом появлялись великосветские поклонники. Бывало, что девушек превращали в обыкновенных наложниц, и лишь самым стойким удавалось избежать этой участи — у аристократов на юных актерок была непреходящая мода.
Справедливости ради стоит сказать, что многие воспитанницы училища сами грезили о богатом любовнике в надежде обеспечить себя на всю дальнейшую жизнь. Одним это удавалось: например, Нимфодора, — как пишет в своих «Воспоминаниях» Авдотья Панаева, «красавица: высокая, стройная, с необыкновенно нежным цветом лица, с синими большими глазами и, как смоль, черными волосами», — стала любовницей графа со сложной тройной фамилией Мусин-Пушкин-Брюс и отнюдь не пожалела об этом — вся жизнь ее прошла в богатстве и неге. Но большинству девушек не удалось снискать ни любви, ни богатства; трагедий же и сломанных судеб было не счесть.
Семенова по этому пути не пошла и высокого покровителя не обрела, хотя недостатка в предложениях, конечно же, не испытывала. Вокруг нее бушевали страсти — по мере того как росла ее известность, покорение Семеновой становилось делом чести для мужчин из круга театралов. Она же этого будто не замечала и поплатилась в результате двумя лишними годами жизни в непонятном статусе воспитанницы[28] и, что еще хуже, унизительным безденежьем. Взамен, однако, сохранила самоуважение и — что, казалось бы, в представившихся условиях невозможно — оставила право выбора мужчины за собой.
Наконец, 4 июня 1805 года с Семеновой заключили первый контракт, приняв на штатное амплуа первой любовницы[29] и назначив жалованье 500 рублей в год (в пять раз меньше, чем у второстепенных актеров бывшей в фаворе французской труппы). Одновременно ей дали казенную квартиру — в доме с окнами, выходящими на Екатерининский канал. Квартира выглядела довольно убого, но ей, ничем не избалованной, она показалась хоромами. С ней поселилась мать — так требовали приличия. На следующий день после того, как мать и дочь справили новоселье, у дома остановилась карета князя Ивана Алексеевича Гагарина…
К этому времени у не знающей своего отца Семеновой и Гагарина, потомка Рюрика, установились довольно странные отношения, бывшие предметом обсуждения в высшем обществе и ничуть им не понятые. Ранний вдовец Гагарин был очень богат — он владел тысячами крестьянских душ, обширными землями и великолепными особняками в Петербурге. Воспитание детей он передоверил специально выписанным из-за границы гувернерам и многочисленной челяди, а себя посвятил меценатству и главной своей страсти — театру. Князь занимал значительный по тем временам общественный пост — он был постоянным членом репертуарного комитета петербургских императорских театров. Притом он слыл знатоком и ценителем не только театра, но и прелестей молодых актрис — кое-кто из них, зная о щедрости Гагарина, сами стремились обратить на себя внимание князя. Поговаривали, что в одном из своих дворцов он содержал чуть ли не целый гарем.
Впрочем, надо отдать должное Гагарину — человек порядочный, он никогда не добивался женской благосклонности принуждением. Ему было тридцать, когда он впервые увидел Семенову на сцене училища в пьесе Августа Коцебу «Примирение двух братьев»; ей — еще не исполнилось шестнадцати. Она поразила его своей красотой. Современник, в передаче театроведа XIX века А. А. Ярцева, описывает ее так: «Она представляла совершенный тип древнегреческой красавицы и для трагических ролей была идеалом женской красоты. Строгий, благородный профиль ее напоминал… древние камеи; прямой, пропорциональный нос с небольшим горбом, каштановые волосы, темно-голубые, даже синеватые, глаза, окаймленные ресницами, умеренный рот — все это вместе обаятельно действовало на каждого».
