Одинцов поворачивается и видит, что Виктор снимает ботинок, стаскивает носок и вытряхивает из него себе на ладонь желтый кусочек. Да, опытный парень. Наверно, жулик бывший. Тем более что на руке наколка.
— Деньги не забыл? — Продавец обувается, завязывает шнурок, зажав в кулаке золото.
— Как сказал, при себе.
— Тогда держи, — Виктор бросает на переднее сиденье желтый комочек. Одинцов достает скальпель, берет слиток, внимательно рассматривает его, царапает скальпелем.
— Чем докажешь пробу?
— А ничем, доктор, ты укуси его и узнаешь. Поверь мне на слово, я не трепач. И гони гроши.
— Держи, — Одинцов вынимает из кармана почтовый конверт. Виктор небрежно сует его за пазуху. Николай удивляется: — Не проверяешь даже?
— Если ты меня обманул, доктор, я тебя под землей найду. Усек?
— Договорились. И еще вот что: больше я тебя не видел и не знаю. И вообще забудь, что я есть.
— Э-э, доктор, а ты трусишь. Да я тебя уже давно забыл. Прощай и не пыли! — Продавец хлопает дверцей и так же неторопливо идет за угол универмага, где только что стоял красный «Москвич».
Все! Теперь подальше от этого места! Одинцов резко трогает машину вперед и едва успевает затормозить на красный сигнал светофора. Раздается противный переливчатый свист. У Одинцова замирает сердце. Милиция! Попался! Сейчас меня возьмут. И все узнают. Вот и инспектор. Маленький, с усиками, старшина. Кажется, знакомый. То ли Дима, то ли Гриша. Неужели дырку сделает? Я же ему зубы лечил, дьяволу.
Одинцов выходит из машины, идет к старшине, прижимая руки к груди:
— Товарищ командир, миленький, да это же я, Одинцов.
— Вижу. Добрый день, Николай Иванович! — Старшина держит в пальцах сигарету. — Что же вы так неосторожно? Всегда такой аккуратный водитель. Ай-яй-яй! Ладно, дайте прикурить, у меня зажигалка отказала.
— Пожалуйста, Дима, для вас всегда пожалуйста. — Одинцов торопливо зажигает спичку, подает огонек в ковшике ладоней. Старшина прикуривает, внимательно, почти в упор смотрит холодными глазами на Одинцова. «Хитрюга! — догадывается Николай. — Проверяет, не выпил ли я. Вот тебе и приемчик. А может, он все видел?»
— Что за парень садился к вам в машину?
— Парень? — Одинцов замирает с горящей спичкой в руке. Огонь больно жжет пальцы. — Ой, черт! Да так, Дима, странный какой-то, я его первый раз вижу. Вдруг подошел, сел ко мне и говорит: «Телевизор подвезешь домой?»
— Телевизор, а не ковер? — почему-то улыбается старшина.
— Да-да, верно, ковер! — поспешно соглашается Одинцов, — А вы, значит, все слышали?
— Не только слышал, — на лице старшины вдруг исчезает улыбка, и он сдвигает светлые тонкие брови. — Я все видел, Николай Иванович. Вы меня не обманете. Не телевизор и не ковер просил вас подвезти этот парень. Он продал вам слиток золота за триста рублей, которые вы ему передали в почтовом конверте с рисунком музея-усадьбы Поленова.
— Да, но, товарищ старшина, миленький, я ж не хотел, я сомневался, понимаете, я в первый раз. Мне этот слиток вообще-то не очень нужен. Хотите, я вам его отдам? Вот, пожалуйста, мне не жалко, — Одинцов протягивает инспектору носовой платок, в который тщательно завернул золото.
— Нет, Николай Иванович, я его не возьму. Я вас обязан задержать и отвезти куда следует. Вы разве не знаете, что совершили преступление? Садитесь, гражданин Одинцов, в машину. И поедем, — старшина берет его за локоть.
— Нет! Я никуда не поеду! Люди, товарищи! Я не хотел, я же ни в чем не виноват! — закричал Одинцов, вырываясь, и проснулся.
В комнате было тепло и тихо. На кухне гудел холодильник, билась в стекло ветка рябины с черными горошинами ягод. Одеяло валялось на полу большой белой птицей. Из спальни неслышно появилась Наташа в короткой ночной рубашке.
— Что случилось? Ты почему кричал? — Она шагнула к письменному столу, щелкнула выключателем настольной лампы. — И одеяло на полу. Ты не заболел? — Она укрыла Одинцова, склонилась к его изголовью. — Ой, Коля, да ты весь в поту. Ну, конечно, простыл, Я тебе сколько раз говорила, не ходи легко одетый! — Она вышла на кухню, вернулась с полотенцем, вытерла влажный лоб Одинцова. — Ну, почему ты молчишь? Горло болит?
