Послышались голоса:
— Что ещё... Чем ещё... И новые замыслы...
— Ах, господа, ещё я задумал «Лжедмитрия» и «Василия Шуйского» — продолжение на манер шекспировских хроник. Шуйский! Какая в нём странная смесь смелости, изворотливости и силы характера! Он одним из первых перешёл на сторону Дмитрия и первый же начал против него заговор, чуть не поплатившись за это головой, — и всё же преуспел и сделался царём... А Марина Мнишек! Послушайте, да у неё одна страсть — честолюбие, бешеное честолюбие! Между прочим, в моей трагедии обратили вы внимание на Гаврилу Пушкина? Я вовсе ничего не придумал. Я изобразил моего предка таким, каким нашёл в истории и в наших семейных бумагах. Необыкновенный человек! В нём талант воина, царедворца, заговорщика... — Знаменитый потомок знаменитого древнего боярина обвёл сияющими глазами окруживших его аристократов. — Хотите, я прочитаю вам привезённые из Михайловского «Песни о Стеньке Разине»?
Тотчас все снова заняли места на диванах, стульях, в креслах — и вновь зазвучал мелодичный и звонкий голос:
Что не конский тон, не людская молвь,
Не труба трубача с поля слышится,
А погодушка свищет, гудит,
Свищет, гудит, заливается,
Зазывает меня, Стеньку Разина,
Погулять по морю по синему...
И опять все закричали, захлопали и тесным кругом обступили Пушкина.
...Программа была обширной: предстояло ещё одно чтение. Молодой автор, Хомяков, решительно отказывался:
— Господа, увольте, было бы смешно сейчас...
Но любомудрам хотелось похвастаться талантом своего представителя. Брат Хомякова служил в архиве, сам же он трагедию «Ермак» в пяти действиях написал в бытность свою в Париже.
— Ведь ты исправлял, ты советовался со мной, — подбодрял его Дмитрий Веневитинов. — Вполне можешь прочесть.
— И я читал рукопись, в ней, несомненно, много достоинств, — поддержал Погодин.
Хомяков, как и Веневитинов, был гордостью и надеждой любомудров.
— Ну хотите, я стану перед вами на колени?! — воскликнул эксцентричный Пушкин.
И Хомяков сдался. Он занял место за столом с инкрустациями и выгнутыми ножками.
— Но... — смущённо произнёс Хомяков. — Пьеса длинная... Верно, вы устали уже...
— Читай, читай!
Пьеса и в самом деле оказалась утомительно растянутой, какой-то бесформенной, с бесцветным языком героев, которые все говорили на один лад. Или, может быть, это особенно резко проявилось на фоне только что прочитанного шедевра? Сюжет пьесы был несложен: атаман волжских казаков-разбойников Ермак Тимофеевич, спасаясь от московских воевод, перевалил через Урал и в победоносных стычках с ханом Кучумом завоевал Сибирь, но и сам попал в засаду где-то вблизи Оби или Иртыша и погиб. Всё написано было в каком-то романтическом духе, отдававшем надуманной стариной.
Уставший от долгого чтения Хомяков наконец-то обтёр лоб и с заметным смущением посмотрел на Пушкина, сидевшего в кресле. И все друзья молодого автора смутились. Но Пушкин воскликнул ободряюще:
— Много отличного... Приметен несомненный талант!..
Погодин сказал сокрушённо:
— Всё же чувствуется, что ты напитан духом Шиллера.
— Да, — согласился Пушкин, — ваш Ермак напоминает Карла Моора.
Хомяков самолюбиво покраснел. Он попробовал объясниться:
— Моя любимая идея... я хотел непременно её выразить... как бы вера в предначертанность жизненных судеб...
— Ну, знаете, это уже из античных трагедий, — рассмеялся Пушкин. — Но много отличного... Несомненный талант, — благожелательно и сердечно повторил он. — Ничего, ничего, вы ещё много напишете иного...
— Этот день останется для нас всех незабываемым! — воскликнул Погодин.
И все опять окружили Пушкина.
