Психологические травмы, перенесенные на ранних этапах развития, влияют на всю дальнейшую жизнь. В целом, чем раньше возникла травмирующая ситуация, чем тяжелее она была и чем дольше продолжалась, тем негативнее и устойчивее ее последствия. Дети не могут выбирать себе родителей. И дети мало способны понимать мотивацию своих родителей. Они не понимают, почему мамочка пребывает в депрессии или папочка обрушивает на них свой гнев. Дети считают, что весь мир крутится вокруг них. Они предполагают, что родительское обращение с ними отражает какие-то их собственные хорошие или плохие качества. На все происходящее в мире они смотрят со своей колокольни. Кроме того, у них, вероятно, больше нет никого, к кому можно было бы обратиться. Их выживание в раннем детстве в буквальном смысле зависит от тех, кто заботится о них. Если, когда мы были маленькими, нас любили и ласкали, мы проносим это чувство через всю жизнь. Если в детстве нас отвергали или с нами жестоко обращались, мы выносим из него чувство ущербности и унижения. Неудивительно, что, повзрослев, некоторые из нас снова и снова вступают в отношения, в которых ими пользуются и превращают в жертву. Почувствовав, что нами помыкают, мы, возможно, не станем протестовать: в глубине души мы чувствуем, что заслуживаем этого. Это все, что мы знали всю свою жизнь, все, во что мы верим. И может быть, мы даже не полностью осознаем то, что знаем и во что верим.
Если, когда мы были маленькими, нас любили и ласкали, мы проносим это чувство через всю жизнь. Если в детстве нас отвергали или с нами жестоко обращались, мы выносим из него чувство ущербности и унижения.
В одной из предыдущих глав мы говорили о том, что человеческая психика изначально склонна к негативу. Наряду с этим у многих я наблюдал своего рода негативную эгоцентричность. Я не имею в виду эгоизм как таковой. Скорее, я хочу сказать, что слишком многие из нас автоматически предполагают, что негативные межличностные явления отрицательно влияют на нас или возникают по нашей вине. Примечательно, что очень многие видят свою вину там, где никакой вины нет, по крайней мере, с их стороны. Наглядный пример тому – маленький ребенок, решивший, что его родители разводятся из-за того, что он был плохим. Все это банально и очевидно.
Но на самом деле все не так просто, поскольку не все люди реагируют на одинаковые события одинаково. Для одного ребенка автоматически сделанное им предположение о том, что в разводе родителей виноват он, может превратить эту ситуацию в травму с маленькой буквы «т». Однако другой ребенок, чей набор генов делает его менее подверженным стрессу (например, если у него нет короткой версии гена транспортера серотонина) и который находится в более любящем окружении, может выйти из аналогичной ситуации с менее глубокими ранами.
Отчасти из-за того, что эмоциональные травмы так распространены и при этом влияют на разных людей по-разному, люди – и те, кто их лечит, – не всегда осознают, что их состояние вызвано травмой с маленькой буквы «т». Я помню пациентку, которой я одной из первых в своей практике сделал ОФЭКТ мозга. Я обследовал Робин, двадцатичетырехлетнюю женщину, которая жаловалась на тревогу и депрессию. Я спросил у Робин то же, что спрашиваю у всех своих пациентов: не подвергалась ли она физическому, сексуальному или эмоциональному насилию. Робин сказала, что с ней ничего такого не было. Однако ОФЭКТ ее мозга показало то, что мы называем «паттерн большого ромба» (чрезмерная активация в передней поясной коре, базальных ганглиях, таламусе и зонах правой височной доли)[44].
Показав Робин ее снимки, я сказал: «Мы часто наблюдаем такой паттерн у тех, кто подвергался насилию или перенес психологическую травму. Вы уверены, что с вами ничего подобного не случалось?» Робин ненадолго задумалась. В ответ она сказала: «Ну, когда мне было четыре, бывало, что мой старший брат Хэнк брал меня за ноги и вывешивал за окном нашей спальни на втором этаже, грозясь уронить. Это насилие?» «А как вы себя чувствовали, когда он так делал?» – спросил я Робин. «Я была в ужасе и думала, что сейчас умру», – ответила она.
