Конечно, при этих воспоминаниях прошлого, известного только двоим, третий был бы лишним...
И все же кто-то третий был за столом! Был и постарался скрыть свое присутствие...
Головко представил себе, как два немолодых человека сидят за этим столом, пьют водку с медом и, захмелев, начинают вспоминать белорусские пущи, своих любимых жен, ребят, погибших в огне. Сладкие и горестные воспоминания жгут сердца друзей. Но отказаться от них, выбросить их из памяти нельзя, потому что они были отражением простого человеческого счастья.
Кто же был бы не лишним при этих воспоминаниях? Наверное, только тот, кто сам помнит и погибших жен, и детей лесников, и лесные белорусские дороги, и деревни, в которых проходила молодость Остапенко и Свиридова... Да, это так! Только так! Есть ли такой человек в лесхозе? Вернее, появился ли он здесь? Ведь раньше лесники пили и ворошили свои воспоминания всегда только вдвоем. Значит, третий появился совсем недавно!
Итак, за столом было трое...
Но почему ушел домой Свиридов? Где был хозяин дома — Остапенко, когда третий снял со стены его ружье, достал патрон, вложил его и выстрелил?
«Интересно, осмотрел ли лейтенант Захаров ручку на окне? На ней могли быть следы пальцев убийцы... Впрочем, убийца, видать, — опытный преступник. Он принял меры и к тому, чтобы на ружье не осталось никаких отпечатков пальцев, кроме хозяйских...»
Майор, открыл глаза и внимательно посмотрел на занавеску. Ситец был совсем новый, еще ни разу не стиранный, и поэтому сразу можно было заметить характерные смятины материи в том месте, где через занавеску брались за ручку окна...
«Да, этого, третьего, голыми руками, видать, не возьмешь, — подумал Головко. — Но каковы мотивы преступления? Темно, как ночью в густом лесу!»
Быстрым, решительным движением майор встал с кресла, закрыл окно и вышел из домика, тщательно заперев двери.
Через пять минут он уже сидел в отделе кадров лесхоза, единственным работником которого был парторг Николай Николаевич — высокий худой человек с седыми висками и внимательными, спокойными глазами.
— Здравствуй, начальник! Рад тебя видеть! — улыбнулся он, протягивая руку майору Головко. И поморщился: — Ну и хватка у тебя! Медвежья! — Он потер руку.
— Прости, Николай Николаевич! — смутился майор. — Профессия наша силы требует...
— Понимаю! Садись! — Николай Николаевич включил в розетку электрический чайник. — Чай будем пить... Хорошо, брат, что сам решил заняться этим делом. А то я боялся, что твой Шерлок Холмс дров наломает. Пытался я с ним вчера поговорить — куда там! На лице таинственность и ответственность отражаются, в голосе важность...
— Молодой он еще, Николай Николаевич! А молодость часто человека пошатывает...
— То-то что пошатывает! А Петр Иванович наш из-за этих пошатываний за решетку угодил. И в поселке недобрые слухи идут, что милиция невиновного посадила. И бабы наши сегодня утром передачу Остапенко понесли. Уважают у нас этого человека, за доброту, за сердечность уважают... А вы его за решетку!
— Ну, к этому имеются серьезные основания, Николай Николаевич! — возразил Головко. — Улики, как говорится, железные! И все против Остапенко...
— Ох и люди вы, милицейские! — нахмурившись, воскликнул Николай Николаевич. — Для вас главную роль играет не сам человек, не душа его, а разные там анализы и отпечатки! Значит, и ты, начальник, отпечатку веришь, а людям — нет?!
— Не горячись, парторг! — усмехнулся Головко. — Чайник выключи, закипел уже! — Чуть прищурившись, он взглянул на Николая Николаевича. — Анализам и отпечаткам надо верить. Сказать тебе по правде, я почти уверен, что все эти улики подтасованы против Остапенко, что он не убийца...
Рука парторга с заварочным чайником замерла над стаканом. Смешно полураскрыв рот, Николай Николаевич ошалело смотрел на майора.
— Так Кто же убийца?!
— Пока еще не знаю! Хочу, чтобы ты мне помог найти негодяя... А пока давай чаю!
— Пей, дорогой ты мой! Пей сколько хочешь! — воскликнул парторг. — Вот, бери варенье. Вишневое! Жена варила... А помогать я тебе охотно соглашаюсь. В чем хочешь. Даже собакой розыскной, если надо, стану!