— Значит, сотрудник он хороший?
— Хороший — не то слово. — Чигаренков подходит к окну. — Я на его участок год могу не заглядывать.
Эксперт Халецкий что-то рисует зеленым фломастером. Тихонов заглядывает через его плечо.
На ватмане изображены два пса. Первый из них страшно злой, какой-то взъерошенный и сердитый. Другой пес похож на первого, но морда у него умильная и даже заискивающая.
— Я вам буду очень признателен, если вы оторветесь от своих собак, — произносит Тихонов.
— И совершенно напрасно, — отзывается Халецкий. — Я рисую их для вашего же блага. Ведь вы, сыщики, мыслите категориями конкретными: «украл», «побежал», «был задержан»...
— Мерси, — парирует Тихонов. — Однако без этих категорий вам не на чем было бы строить свои абстракции...
— Ну, ладно уж! — соглашается Халецкий. — Химики дали заключение, что в этой пробке содержатся следы транквилизатора...
— Красиво, но непонятно. Как-вы сказали? Транкви...?
— Транквилизатор. Это успокаивающее лекарство. Я подобное у вас на столе видел.
— У меня? — изумляется Тихонов.
— Да. Андоксин.
— А при чем здесь ваши собаки?'
— При том, — Халецкий наконец отрывается от рисунка, — что если вот такой разъяренной собаке дать пару таблеток андоксина, то она сразу станет ласковой, спокойной, веселой — вот такой... А если дать еще две таблетки, она крепко уснет... А наши химики обнаружили в пробке следы какого-то, ну, просто гигантского транквилизатора, совершенно нам еще не известного. Мы, конечно, попытались его определить, но все это следует хорошенечко проверить.
— Где?
— Поезжай в исследовательский центр фармакологии. Возможно, там тебе скажут, что это такое... — И Халецкий вручает Тихонову заключение экспертизы...
— Разберитесь с ним! — Поздняков рукой махнул. — Шутка ли, десять тысяч проживающих... В старое время не всякий город...
Дома на его участке новые — длинные пятиэтажные «коробки» и высокие «башни». Район, однако, выглядит обжитым — всюду скверы, и деревья уже дотягиваются до третьего этажа.
Тихонов идет рядом с участковым, на ходу листая свой блокнот...
— Вот Буфетов некий на вас жалуется, — говорит Тихонов, входя в кабинет вслед за хозяином. — Это что за фигура?
— Какая он там еще фигура? — с досадой отвечает Поздняков. — Мелкий хулиган... У соседа в почтовом ящике газеты поджег. Оформили его на десять суток...
Стол посреди скверика, за ним четверо жильцов играют в домино.
Буфетов — здоровенный детина в пижамной куртке — очень недоволен тем, что его оторвали от игры.
— Поздняков? — переспрашивает он Тихонова. — Участковый? Лешак он, а не инспектор... Одно слово — лешак! Дикий человек... С ним как в считалочке у мальцов: папа, мама, жаба, цапа! — Буфетов бьет себя в грудь: — Я, может, пошутить хотел, а он цап за шкирку и в «канарейку»!..
— Вы, инспектор, производите впечатление интеллигентного человека, — с легким укором произносит Вячеслав Чебаков. Он обнажен и картинно поигрывает своей изумительной мускулатурой. Разговор их с Тихоновым происходит в изостудии современного Дворца культуры, где стоит множество маленьких мольбертов и на каждом из них — лист бумаги с изображением мощного чебаковского торса в том или ином ракурсе. Сейчас, как видно, перерыв в занятиях кружка, и юные художники — мальчики и девочки — снуют мимо говорящих. — Ну ведь может же так случиться, — продолжает Чебаков, — что у человека призвание, которое не лежит в производственной сфере...
— Позвольте, — говорит Тихонов, — а разве есть такое призвание — позировать?
— Товарищи-граждане-люди, — отвечает Чебаков, — когда же вы наконец поймете, что быть натурщиком — это нелегкая и творческая работа... Вы когда-нибудь задумывались, отчего художественная классика одухотворена, а не сексуальна? Почему Джорджоне или Микеланджело искали натуру годами?..
— Не-а, — качает головой Тихонов, и без всякой связи продолжает: — А в тюрьме вы за что сидели? За фарцовку?
— За спекуляцию. — поправляет Чебаков. — Что поделаешь, инспектор, грехи молодости...
— А посадил вас участковый Поздняков?
— Он, — почти радостно подтверждает натурщик. — Хороший человек, бывший наш участковый, Андрей Филиппович...
