Мокеев поехал по городу, время от времени включая динамики и предупреждая пешеходов об осторожности.
Поехал на площадь. Ограждение стояло — веревочное, по краю тротуара. Зрителей было немного, смотрели на мастерство вождения, хотя, по совести сказать, смотреть особенно не на что было. Соревновались две автобазы. Мокеев последил, как грузовик проходит «змейку», как неуверенно водитель подает задним ходом в «гараж», как, наверстывая время, несется к «габаритам» — чуркам, мимо которых нужно провести машину, не тронув колесами. Судья с флажком у «габаритов» вдруг взмахнул не вовремя, будто закрываясь, и вскрикнул, поднимая к лицу и вторую руку. Чурка, обозначавшая правый габаритный край, вылетела из-под колеса и вскользь мазнула судью по голове. Машина уже стояла на финишной черте, к судье побежали, и водитель подбежал, и врач подбежал, захлопотал около с какой-то мазью, а несчастный судья нервно хлопал себя флажком по ноге. Страшного, в общем, ничего не стряслось, но — могло. Такой чуркой из-под колеса могло и зашибить, если б как следует попало...
— Правого колеса не чувствуешь, — сказал Мокеев водителю, который смотрел на хлопоты виновато и, кажется, не понимал причины.
И Мокеев вспомнил утреннюю планерку и тот вчерашний случай, когда мебельный фургон, разворачиваясь во дворе, задел правым колесом мальчика Борю. Здесь, на соревнованиях, чурка, а там, в жизни, Боря...
«Не чувствуют люди своего правого колеса, — почему-то обобщил Мокеев, сидя уже в «Москвиче» и направляясь к ГАИ. — Может, вообще многие беды в жизни от того, — неожиданно предположил Мокеев, — что правого колеса водители не чувствуют? Водители и вообще все...»
В каждом деле есть свое правое колесо. Мокеев вспомнил, как недавно в одном дворе увидел костыли, торчат из стены на полметра, острые. Мокеев тогда дворника разыскал, показал ему на костыли, на играющих детей.
— Дак чего? — не понял дворник.
— Да загни! — потребовал Мокеев. — Долго ли до беды.
В дежурке было по-прежнему тихо. Яклич вернулся, рассказал, что молодой шофер слегка ударил сзади автобус на спуске, у завода, говорит: взглянул вправо, не успел среагировать. Ударил не сильно, пустяк, потерь никаких, но талон Яклич ему все-таки проколол: за неправильно выбранную скорость в конкретно сложившейся ситуации.
Яклич быстро определил причины и степень вины: восемнадцать лет все-таки — стаж.
Нужно было позвонить Вале, посоветоваться насчет приезда отца. Кстати, о телеграмме она еще не знала.
Мокеев набрал номер — занято. Еще набрал — опять занято. Перешел в соседний кабинет, чтоб не загружать дежурный телефон; там у них, в учительской, вечно кто-нибудь виснет на проводе, девчонки вцепятся в трубку — не оторвать.
Дозвонился наконец. Валя подошла. Решили по телефону не обсуждать вопрос, оставить на вечер. Еще Валя сказала, что задержится сегодня: школа наконец договорилась с шефами и через час дадут автобус — поедут в совхоз, на экскурсию. Что-то быстро сжало Мокееву сердце, и обычный такой холодок возник, будто падаешь во сне или въяве кто-то падает, у тебя на глазах.
Он хотел что-то сказать насчет гололеда, но раздумал отговаривать — несколько дней Валя жаловалась: автобуса не дают и экскурсию переносят со дня на день. Теперь вот дали. «Не вовремя дали», — подумал Мокеев. И помощник Олег, будто услышав, пропел, откладывая Тургенева и потягиваясь:
— Гололед на земле, гололед!..
Начинало смеркаться, медленно падал редкий снег, и Мокеев по старому опыту знал: так оно не кончится сегодня — «боями местного значения».
Мокеев ходил по дежурке маятником, потом забрел в соседнюю комнатку, где стоял телетайп, потрогал клавиши, постучал по сейфу ладонью, открыл крышку спецчемоданчика — все было на месте, все в своих гнездышках: фотоаппарат, объективы, кольца, планка, лупа, пинцеты. Закрыл крышку, снова взглянул на часы — прошло десять минут.
И он понял, что нужно ехать.
Он сказал Олегу, что проедет по дороге к совхозу километров десять и потом вернется: на этом расстоянии с ним можно держать связь по радио, если что — пусть Олег вызовет.
Олег сказал на прощание:
