Отставной генерал-майор обосновался в своем родном городе и продолжал ораторствовать, все еще представляя в своем лице 24-ю пехотную дивизию. Со временем его скандальная слава распространилась по всей стране. Он призывал Кеннеди к действиям, порицал его и администрацию президента, ратовал за сегрегацию и всячески мутил воду. Думал ли он о политической карьере? Вполне возможно. Однажды он пригрозил объединить своих сторонников, исчислявшихся тысячами, в организацию, и это прозвучало весьма зловеще. Уокер был настоящим психопатом, исповедовавшим фашистские взгляды. Он не любил негров и всех тех, кто требовал предоставления им равных прав, не признавал «дипломатического» подхода в отношениях с Советским Союзом, полагая, что с русскими следует говорить только с позиции силы, не спешил вскакивать на ноги при виде звездно-полосатого флага и петь американский гимн со слезами на глазах. Может быть, со временем его пыл постепенно иссяк бы по мере того, как репортеры уделяли бы ему все меньше внимания, но неудачный выстрел, прозвучавший летом 1963 года, словно вдохнул в него новую жизнь. Он снова был всюду и, хотя не представлял реальной опасности в политическом плане, действовал очень многим на нервы, усиленно подталкивая Кеннеди вправо, тогда как тот, возможно, уже и так инстинктивно подвинулся в этом направлении.
Мне он особенно ненавистен. Борьба с коммунизмом, которой я посвятил всю свою жизнь, в его версии приобретала налет невежественности, грубости и глупости. Этот плюющийся горлопан был способен дискредитировать благородную идею в глазах интеллигенции, самой идейно неустойчивой части общества. Едва ли кто-то с ай-кью выше сотни стал бы его слушать.
Существовала и другая, более глубинная проблема. Чистой воды политика, и здесь я применяю принцип Нового Критицизма и больше не говорю о непривлекательности и вульгарности генерала. Очищенная от всех психолого-историко-стилистических нюансов, его версия антикоммунизма глубоко враждебна моей – то есть нашей. Он был мачо и считал, что все проблемы должны решаться посредством военной конфронтации. То, что миллионы людей погибнут в пожаре войны, его ничуть не заботило. Генерал, что вполне логично, исповедовал культ силы, и триумф для него заключался в завоевании, разрушении, порабощении.
У нас были совершенно иные представления. Мы боялись большой войны и полномасштабного обмена ядерными ударами, не хотели видеть лежащие в руинах города с горами трупов и дышать зараженным радиацией воздухом. Мы понимали, что для того, чтобы победить коммунизм, нужно кооперироваться с умеренными левыми и предлагать разумные альтернативы миллиардам людей, жаждавшим свободы от колониализма, империализма и капитализма. Мы вели культурные войны, мы создавали социалистические партии по всей Европе, мы спонсировали модные левые литературные журналы, такие как «Энкаунтер», чтобы привлечь интеллигенцию к нашему, более разумному подходу; мы продвигали американский джаз и экспрессионизм, чтобы завоевать сердца и умы населения планеты. И если бы нам пришлось прибегнуть к силе, это было бы не наступление 24-й пехотной дивизии и пяти тысяч танков Паттона в Фульдском коридоре против армад советских Т-54, за которым последовало бы более кровопролитное столкновение, нежели сражение под Прохоровкой, а затем погибла бы половина населения земного шара. Это были бы государственный переворот, профсоюзная забастовка, в крайнем случае, политическое убийство. Мы были агентами влияния, политическими инженерами и в крайнем случае снайперами. Но не солдатами.
– Так в чем проблема, Уин? – крикнул кто-то.
– Проблема очевидна, – ответил тот. – Должен ли я выдать этого парня далласской полиции или купить ему новый ящик аммонита?
Стены дома задрожали от хохота, как нетрудно догадаться. И громче всех смеялся обычно спокойный Хью, откинувшись на спинку дивана с бокалом джина в руке и трубкой во рту.
Я сознавал, что мне придется разрешить дилемму Уина и купить Ли новый ящик аммонита.
В те дни все было иначе. Новое здание пахло краской и свежей шпатлевкой. Его интерьерам тогда еще только предстояло приобрести атрибуты оплота бюрократизма: сальные пятна на стенах, куда поколения сонных клерков прикладывали головы, полосы на линолеуме от бесчисленных ног, протекающую сантехнику, характерное амбре и бог знает чем вымазанные полы ванных комнат, пришедшая в негодность электропроводка, подводящая именно тогда, когда свет требуется больше всего. Нет, тогда все благоухало и сверкало новизной и, казалось, отвечало духу Камелота, а также символизировало официальное преодоление последствий нашего последнего скандала – провала операции в заливе Свиней. Полы устланы бежевыми коврами, и мы уже определенно вступили в чудесную эру люминесцентных осветительных приборов – яркий свет научно-технического прогресса заливал все вокруг, как ни странно, создавая ощущение душевного комфорта.
