Над Утопией сгущались сумерки. По улицам прогуливались парочки, играли дети, бегали с лаем собаки. В парке, находившемся неподалеку от Украинского бульвара, беседовали сидевшие на лавочках интеллектуалы. Их лица излучали счастье, как у людей, которые счастливы тем, что они являются теми, кем являются, что они находятся там, где находятся, что они живут в то время, в которое живут. Судя по всему, их девизом вполне могли бы стать слова: «Жизнь – это хорошо».
Постепенно начали загораться огни – больше для красоты, нежели в каких-либо иных целях, ибо на этой урбанистской игровой площадке не было преступности, царила почти полная занятость, взимались низкие налоги. Темнота на время скрыла буйство строительной техники – скопления бульдозеров, экскаваторов и кранов. Днем Москва перестраивалась – уже примерно в тридцатый раз за свою долгую и запутанную историю; на сей раз – под влиянием развивавшегося капитализма. Людям приходилось смотреть в оба, дабы не оказаться раздавленными строительными машинами и не попасть под колеса сверкающих «Феррари», проносившихся по брусчатке со скоростью сто пятьдесят километров в час. Через каждые двести-четыреста метров стояли пятиметровые каменные и металлические люди в длинных шинелях, касках времен Второй мировой войны, с автоматами с круглыми дисками в гангстерском стиле. Казалось, они были не вполне уверены в том, стоило ли сражаться и погибать за то, что разворачивалось перед их глазами[20].
Между двумя девятиэтажными банками в жилом комплексе по адресу Кутузовский проспект, 7, в окружении деревьев, располагался ресторан «Хачапури». Он специализировался на шашлыках. Когда их подавали, кусочки мяса еще были покрыты кипящими капельками жира. Их аромат вызывал ассоциации с казачьим лагерем на берегу Дона после успешного сражения с царскими войсками, где-нибудь в 1652 году. В самом ресторане было что-то от казачьего лагеря – открытое заведение с тентами, а в находящемся через дорогу здании размещались кухня, бар и зал для представителей нового поколения, жаждущих водки, закуски и компании, чем заведение обеспечивало их в изобилии.
Свэггер, разумеется, не мог позволить себе выпить водки, поскольку знал, что иначе очутится в Сибири с новой женой-узбечкой и девятью детьми, покрытый причудливыми татуировками. Он в одиночестве сидел в баре, пил кока-колу и внимательно наблюдал за происходящим вокруг, не испытывая особого желания принять в этом участие. Что-то удерживало его. Вероятно, история – его собственная, а также его страны и культуры.
Ему было трудно поверить, что его воспитывали в ненависти ко всем этим людям, которые оказались такими замечательными, энергичными и счастливыми. «Эй, ребята, – думал он, – как здорово, что мы не нанесли по вам ядерный удар году этак в семьдесят седьмом. Это стало бы большой ошибкой».
Это его второй день в Москве. В первый день, выйдя из своего номера в отеле «Метрополь», Боб бродил по Красной площади и прилегающим к ней районам. Его изумляла искренне радостная атмосфера, царившая в городе, несмотря на пыльные улицы и множество ветхих строений. Первые этажи сталинских домов, с их суровой архитектурой, проникнутой воспоминаниями о пролитых здесь слезах и крови, занимали магазины, в которых продавались всевозможные товары – от продуктов и парфюмерии до дизайнерской одежды и роскошных автомобилей. На горизонте небо пронзали новехонькие небоскребы из стали и хрома, как в Далласе, возвышавшиеся над убожеством пятиэтажной застройки – символом ушедшей в прошлое эпохи коммунизма. Настоящий город золотой лихорадки, несмотря на преклонный возраст и кровавую историю. Ему никак не удавалось прочувствовать подлинный ритм его жизни.
