Ника
Воздух морозный, обжигающий. Легкие непривычно свободно дышат. Непривычно потому, что в своем будущем я бегать не любила, вернее, не то чтобы не любила, а просто не могла. Одна треть легких была атрофирована и очень болезненно отзывалась на пробежки. Профессиональная болезнь пловцов. Конечно, никакая одышка не мешала мне, когда надо, пробежаться или спарринговать, но было все-таки больновато. А теперь – спасибо переносу, я дышу. И бегу. И в этом заключается мое небольшое счастье.
С недавнего времени я включила в свой распорядок дня усиленные тренировки. Чувство, которое я всегда называла «что-то обязательно случится», с некоторых пор усилилось многократно. С чем оно связано – я так и не определила. В общем, все складывается удачно – и смена руководства Центра – полковника Смилка поменяли на полковника Дендрука Виктора Селивановича, который тут же рьяно взялся за работу. В результате чего Центр увеличился почти в пять раз. И по преподавательскому составу, и по количеству «студентов». Нашлись и образцы немецкой техники и вооружения, нашлись свободные помещения для тренировок и размещения персонала – видно, до этого мужику не давали возможности развернуться, а тут, получив должность начальника Центра, понеслась душа в рай! Энтузиазм чистой воды, но масштабы – впечатляли. Личные отношения тоже вроде бы у нас с ним складываются нормально. Он просто не замечает, что я женщина. А меня это даже очень устраивает.
Ярошенко, вернее теперь просто Леша, мотается между Москвой – Ростовом-на-Дону – и черт знает где еще. Так что видеть моего будущего жениха мне представляется весьма затруднительно. Лишь бы жив был, а все остальное приложится… когда-нибудь… после войны.
Меня разбудили затемно. Я глянула на свои электронные часы и обалдела – три тридцать утра. Часики – это то, что я вопреки увещеваниям Ярошенко и здравому смыслу оставила. Во-первых – это далеко не женские часики, которых пруд пруди в каждом ларьке, черный плоский квадрат циферблата с белыми электронными цифрами в три ряда, водонепроницаемый корпус, непробиваемое стекло, браслет металлический с чернением – что еще девушке для счастья надо? А самое главное – батарейка еще будет работать лет пятнадцать! Стоимость часов была соответствующая, но могу же я позволить себе маленькие радости?!
Машина ждала у входа.
— Куда едем?
— В Саратовскую зону строгого режима.
— Э-э… зачем?
— Вот читайте!
На колени упала тонюсенькая папочка. Вы никогда не пробовали читать в машине, которая едет ночью по ухабам?
— Мы до Саратова на машине добираться будем?
— Нет, конечно, Ника Алексеевна. На поезде.
— Вот в поезде и почитаю. А пока я посплю, если вы не против?
Привалилась к окну. Шапку под голову. Типа, сплю. То, что за мной приехал не Ярошенко, уже наводило на весьма стремные мысли. Взяли меня затемно – все как в лучших детективных романах, везут на зону… но то, что меня везут не для того, чтобы оставить, — это тоже ясно. Зачем же? И «Дело» это опять же. Два листика – один анкета, второй исписан до половины. Странно это, очень странно… …Холодно. При минус тридцати не спасают даже шерстяные носки и теплый свитер, который я надеваю под тулуп. Несмотря на то что печку пытались топить, холод пробирал насквозь, не оставляя даже шанса согреться в насквозь промерзшем вагоне.
Тонкие листы бумаги… пальцы долго не хотели отделять их один от другого. Березин Иван Данилович. Год рождения 1896 – это ему сорок один плюс четыре, получается полных сорок пять лет. Много? Мало? Кто он, этот Березин… осужденный за сопротивление властям. На втором листочке тоже мало понятного. Чего он сопротивлялся, и что мне с этого…
— Ващенко.
— Да, товарищ политрук.
— Ты… на словах можешь объяснить, чтоб до меня дошло, а то я в этих закорючках потерялась совсем.
— Тут история такая… товарищ политрук, можно сказать – странная. Сын у этого Березина девятнадцати лет. Влюбилась в него девчонка, а он ей… вроде бы не ответил взаимностью – она обиделась и написала на него донос. Взяли его. Но не в этом дело – в том, что с девушкой и парнем разобрались быстро… это понятно. Любовь, обида… дело молодое… дурное. Но пару суток держали, конечно, пока разбирательство шло, а как освободили – за ним отец и пришел. Этот самый Березин И.Д. А пока документы оформляли, увидел кто-то его из стариков, а Березины эти отдельно жили, на глаза людям не часто показывались – ну и сказал, что, мол, помню тебя, как ты белым служил. А Березин – тоже на язык остер оказался. Слово за слово… местный оказался отцом милиционера – началась драка. Вот этот Березин и отправил в госпиталь аж восьмерых. В том числе и пятерых НКВД-шников, что на драку выбежали. Вот так… Посадили его… и сына заодно. А тут как разнарядка пошла, что тех, кто боем необычным владеет, надо на учет ставить, — так про Березина и вспомнили.
