однажды надев маску, он так и не снял ее. Он отрешенно смотрел куда-то поверх Мишеля.
- Садитесь, - предложил Мишель.
Громов сел спокойно, не стремясь произвести выгодное для себя впечатление, не подчеркивая желания казаться независимым. Жизнь успела сделать горестные заметы на его лице: пригасила, присыпала пеплом когдато яркие, броские и суровые черты. Серые, с малахитовыми искорками глаза в глубине своей таили едва приметное выражение усталости и печали. Темные густые волосы холодновато светились снежинками седины.
- Вот это приобщи к делу, - сказал, входя, Калугин и протянул Мишелю книгу в кожаном переплете.
Калугин тотчас же исчез, а Мишель передал книгу Илюше.
- "Овод", - восхищенно прошептал Илюша, лихорадочно листая книгу.
- Здесь есть надпись, - сказал Илюша. - Вот.
Мишель взглянул на титульный лист. Среди виньеток виднелись строки: "Через страдания - к счастью. Пусть эта книга станет твоим талисманом". Подпись разобрать было невозможно: чернила успели выцвести.
- Ваша? - спросил Мишель, обращаясь к Громову.
- Моя, - подтвердил тот. - Не расстаюсь с ней никогда.
- Почему?
- Разрешите не отвечать на этот вопрос.
- Подарок?
- Да.
- Чей?
- Позвольте и это обойти молчанием. Пусть вас не удивляет мое упорство. Поверьте: мои ответы ничего не прибавят к тому, что вы хотите узнать. Все, что связано с этой книгой, - глубоко личное. - - Хорошо, - согласился Мишель, - будем говорить о том, что имеет отношение к делу. Вы разделяете убеждения анархистов?
- Если я скажу, что не разделяю, вы мне поверите? - спросил Громов.
- Отвечайте на вопрос.
- Предположим, я скажу, что идеи анархизма во многом совпадают с моим идеалом, вы же начнете утверждать, что я вовсе не анархист, а человек, проникший в их среду с особым умыслом.
- К чему предвосхищать события?
- Видите ли, на вашем месте я мыслил бы так же.
Формальная логика плюс подозрительность сжимают человека огненными тисками, из пих не так-то просто вырваться.
Что бы ни говорил Громов, голос его не менялся, он был негромким, чистым, но не бесстрастным.
- Кроме показаний, - возразил Мишель, - есть факты и доказательства. Они или усугубляют випу, или же, напротив, смягчают ее.
- Несомненно, - согласился Громов. - Но прежде чем говорить о сущности следственного процесса, я хотел бы напомнить, что в глаза не видел ордера на арест.
- На предложение сдать оружие вы ответили огнем, - отпарировал Мишель.
- Не подумайте, что я жалуюсь. Вы правы - властям было оказано вооруженное сопротивление. Но к чему в таком случае следствие? Объявите приговор - и точка.
- Почему вы не хотели сдаваться?
- Речь идет лишь обо мне или о всех, кто находился в этом доме?
- О вас.
- Затрудняюсь сказать что-либо определенное. Лично я не сделал ни одного выстрела.
- Ни одного?
- Книга, которая лежит перед вами, была моим единственным оружием.
- Хватит загадок!
- Хорошо. Я понимаю, вы хотите знать, кто я, почему очутился здесь, с какими целями. Знаю - каждый мой ответ будет взят под сомнение и перепроверен всеми доступными вам средствами. Но прошу вас иметь в виду, что вовсе не эти обстоятельства побуждают меня быть откровенным. Истина заключается в том, что мне нечего скрывать. Я был среди этих людей, которые проходят сегодня перед вами. Спросите любого из них: может, я проповедовал идеи монархизма? Или призывал бежать на юг, в Добровольческую армию? Или вовлек в организацию заговорщиков, которая жаждет свергнуть существующую власть? Равно вы не услышите ни от одного из них, что я восхвалял Советы и клялся в верности большевикам. Или что я умолял их разоружиться и пересмотреть свои идейные позиции.
- Вы, что же, вне политики?
- Не совсем так. Я вне политики, но живу верой.
- Религия?
- Я говорю о другой вере, совсем о другой. Верую в русский народ, в его светлый ум, в то, что он заслуживает счастливой доли. Верую в Россию, она еще поскачет в будущее, как птица-тройка. Заимствую этот образ, хотя к Гоголю отношусь враждебно: он окарикатурил русских людей, насмеялся над русской нацией.
- Вы искажаете истину, он высмеивал помещиков! - горячо воскликнул Мишель.
