«Я думал про муравьев», – важно сказал Борька.
«А чего же ты про них думал?»
«Какие они чистюли, – серьезно объяснил Борька. – У них уборная самая чистая в муравейнике. В самом верху, где солнце. Один муравей в уборной сидит, а пять сразу за ним убирают…»
Юрий засмеялся таким подробностям и сказал:
«Сами тебе рассказали?»
«Вовчик Сорокин рассказывал, он знает», – сказал Борька. Вот еще когда впервые появился Вовчик, но Юрий не придал значения.
Борька задумчиво шевельнул ресницами и спросил:
«А почему у них рабовладельческий строй?»
Длинное слово «рабовладельческий» он произнес с удовольствием коллекционера, заполучившего новую диковину.
«У кого?» – не понял Юрий.
«У муравьев же», – почти рассердился Борька.
«А-а-а, – засмеялся Юрий. – Нет, почему же? У них и республика есть, насколько мне известно…»
«Все шутишь, а я серьезно», – сказал Борька, совсем как Лена. И сразу стал подниматься.
Нужно было забрать его с собой в отпуск, но Юрий уехал с Наташей на Волгу, к ее родителям, Наташа давно его тащила.
Потом были гастроли.
Когда через три месяца Юрий вернулся в город, он сразу заметил, что в Борьке что-то переменилось. Борька держался с ним будто настороже. Но внешне все пока оставалось, как было. Юрий приходил к ним домой, когда хотел, старался только, чтоб Лена была на работе. Приходил часто, иногда подписывал Борьке дневник, объяснял пустячные задачки, которые Борьке давались туго, играл с ним в шашки, кормил вместе с Борькой глупую красную рыбу, которая вяло резвилась в аквариуме на окне; Борька звал рыбу «Маша» и уверял, что она понимает имя.
Только молчать с Борькой стало почему-то труднее. И Юрий не раз с удивлением ловил себя на суетном многословии.
А однажды он пришел к ним и застал дома одну Лену. Лена быстро сняла фартук, поправила волосы, переставила стул, и Юрий, наконец, понял, что она волнуется.
«Случилось что-нибудь?» – спросил он.
«Мне очень неприятно тебе говорить, – сказала Лена, беспомощно и прямо глядя ему в глаза. Так она когда-то сообщила ему, что уезжает в этот город, к подруге, и Борьку, конечно, забирает с собой. – Ты только не подумай…»
«Давай только сразу», – сказал Юрий, уже боясь неизвестно чего.
«Понимаешь, – неловко заторопилась Лена, все так же беспомощно и прямо глядя ему в глаза. – Боря говорит, что он за последнее время отстал от класса, ему надо много заниматься и чтобы ты, ну… – она мучительно затруднилась и закончила сразу, будто сломалась: – приходил к нам пореже…»
«С каких это пор я мешаю ему заниматься?» – растерялся Юрий.
«Я пыталась с ним поговорить откровенно, но он не хочет. Только очень просил, чтобы пореже. Даже заплакал…»
Нет, Лена тут ни при чем, он не может ее упрекнуть, с сыном Лена всегда держала сторону Юрия, он даже иногда удивлялся, как у нее хватает характера.
«Но ты же не думаешь, что я настраиваю его, – сказала Лена потерянно. – Ты же не можешь думать!»
«Не могу, – сказал Юрий. – А что же мне думать?»
«Не знаю. Я сама ничего не знаю. Он молчит – и все. А начну очень приставать – сопит, сопит и заплачет».
«Ясно», – сказал Юрий, хотя ему ничего не было ясно.
«Я думаю, это уже переходный возраст, – сказала Лена. – Ты не волнуйся, это пройдет, наверное. Нужно только пока…»
«Ладно, – сказал Юрий. – Я буду приходить раз в неделю».
«Я же не виновата. И он не виноват. Это мы с тобой виноваты. Почему обязательно – раз в неделю? Можно чаще».
«Нет, – сказал Юрий. – Давай попробуем так. Один раз. По понедельникам, когда у нас выходной?»
«Хорошо, – кивнула она. – По понедельникам…»
С тех пор вторник для Юрия стал самым тяжелым днем. Во вторник, даже на репетиции, он не мог освободиться от Борьки. Он чувствовал его руку в своей – легкую, сопротивляющуюся ему руку, ногти с заусеницами. Видел его оттопыренное своевольное ухо. Иногда Юрию хотелось рвануть это ухо, чтобы Борька взвыл и взглянул ему близко в глаза, беспомощно и прямо, как мать. Но Борька прятал глаза, когда говорил с ним. И всегда торопился куда-то. В кружок. На собрание. В магазин – мама велела. Ужасно ему было некогда – говорить с отцом.
Во вторник даже на репетиции Юрий только тем и занимался, что процеживал и взвешивал каждое свое слово, сказанное вчера. И каждое Борькино слово. Но все равно получалось, что улучшения нет. И так продолжалось всю зиму.
