— А ты у нас можешь только свое… Что за принцип, интересно? Голография? Ты хоть его разворачивал, Кулибин?
Александр Павлович посмотрел на Наташу. Она напряженно слушала их разговор, и слово «голография», произнесенное Грантом, явно было ей знакомо — от мамы, наверно; более того, слово это — реальное и основательное — могло перечеркнуть сказку, только что показанную ей Александром Павловичем. А ведь он для того лишь и вспомнил о приборе «короля магов», а то лежал бы он в кофре мертвым грузом до скончания веков…
— Нет, — сказал Александр Павлович, — я его не разворачивал. И никакой голографией здесь не пахнет, Грант. У тебя дурная привычка: искать любому чуду реальное объяснение. Зачем? Грант оторвался наконец от прибора, глянул на Александра Павловича, потом — на Наташу, понимающе улыбнулся:
— Ты прав, Саша. Дурная привычка. А чудо у тебя — первый сорт! Я же всегда говорил: ты — великий волшебник. — Он подмигнул Наташе: — А ты мне понравилась, принцесса. Ты цирковая.
— Она не цирковая, — поправил Александр Павлович.
— Ты меня не понял, Саша. Она может расти в семье пекарей, токарей, слесарей, кесарей, все равно она цирковая. Придет время — сам увидишь… Прощай, принцесса. Когда захочешь — приходи. Не стесняйся. Спросишь Гранта Ашотовича — все тебе будет… — помахал рукой, легко перепрыгнул через барьер и скрылся в форганге.
Александр Павлович прибор в ящик уложил, взял Наташу за руку и повел в гардеробную. До встречи с Валерией времени оставалось навалом, и он собирался показать Наташе запланированную программу — трюк с прибором Бема заранее не планировался — с десяток забавных фокусов: с шелковыми платками; с лентами, бесконечно вылезающими из фальшивой бутылки из-под шампанского; с фирменными монетами, пригоршнями высыпающимися в серебряное ведерко из самых странных мест — из пустой ладони, из уха, из носа, из выключателя на стене, из водопроводного крана, наконец; с толстой иголкой, легко «прошивающей» сплошное стекло; с дюжиной футбольных мячей, поочередно выскакивающих из плоского чемодана-«дипломата»… И еще в гардеробной — в холодильнике — спрятано было ореховое мороженое и шесть запотевших бутылочек с фантой.
…Программу они выполнили полностью. Еле успели к институту в назначенный срок.
Валерия уже стояла на ступеньках, нетерпеливо смотрела на дорогу. Александр Павлович затормозил, и Наташа немедленно вышла из машины, пересела на заднее сиденье. Александр Павлович этот факт отметил, но комментировать не стал. И возражать не стал, хотя — странное дело! — он предпочел бы, чтобы сейчас рядом с ним по-прежнему сидела Наташа…
— Опаздываете, — сказала Валерия.
— Минута в минуту, — возразил Александр Павлович. — Ты просто раньше вышла. Куда поедем?
— Домой. Наташке уроки делать надо, а у меня в понедельник доклад на кафедре, хочу подготовиться.
— Значит, я свободен?
— Хочешь — можешь сидеть рядом со мной. Только молча.
— Спасибо за честь… Я отвезу вас и вернусь в цирк: у меня половина багажа не распакована.
— Наше дело предложить… Ну как поразвлекались?
— Наталья, как? — спросил Александр Павлович, глядя в зеркальце: Наташа в нем отражалась.
— Очень хорошо, — сказала Наташа и замолчала.
— И это все? — удивилась Валерия.
Если с утра, как Наташа утверждала, она была «злой-презлой», то к вечеру явно отошла, подобрела.
— Она еще не разобралась, — поспешил на помощь Александр Павлович. — Столько впечатлений…
Удивительное дело: он сейчас легко мог поставить себя на место Наташи. У нее появилась своя тайна — единственная, необычная, сладкая-пресладкая, такая, в которую и пускать-то никого не хочется. Пока не хочется. А потом видно будет… И еще приятным казалось, что эту тайну делил с Наташей и он. В отличие от Валерии…
Александр Павлович довез их до дому, высадил. Сказал:
— Завтра выходной. Может, махнем с утра за город?
— А что? Это идея! — загорелась Валерия.
Наташа стояла в стороне, в разговор не вмешивалась.
— Значит, я заезжаю за вами в девять утра. Будьте готовы. Обе. Форма одежды — летняя парадная.
— С Наташкой поедем? — спросила Валерия. Александр Павлович попытался уловить в ее голосе недовольство или хотя бы разочарование, но не смог: ровным был голос, обычным.
