— Стоп! — это Тиль крикнул.
Что такое? Что случилось?
— В чем дело, маэстро? — Поймал булавы, только теперь почувствовал тяжесть в груди, задышал часто-часто.
— Продышись, Дан.
Ты смотри: Дан, а не Данчик, высшая степень уважения.
— Я не устал, Тиль.
— Вижу. А все ж продышись секундочку… Готово? Бери четвертую.
Четыре штуки — это нам чепуха, семечки, пустим их с двух рук, а теперь поедем, поедем, быстрее, быстрее, покрутим булавы, одну — под купол, внизу — тремя, тремя, тремя — бах! — четвертая прилетела, па-ашли четырьмя. Каково?
— Кураж у тебя откуда-то появился. Дан.
— Он у меня всегда был.
Кидать не перестаем, темп-темп, посторонние разговоры нам не мешают, наоборот — поддержку оказывают.
— Где ж ты его прятал?
— В камере хранения, Тиль, на Казанском вокзале.
— Чего ж не пользовался?
— Берег, Тиль, на черный день копил.
Моноцикл между ногами зажать, попрыгаем чуток — раз-два-три-четыре! — невысоко кидать, невысоко, темп не терять, пусть публика считает — раз-два-три-четыре!
— Сегодня — черный?
— Светлый, Тиль, светлее некуда. Просто я шифр от сейфа забыл, достать кураж не мог, а вчера вспомнил…
— Ага, у нас, оказывается, память плохая, бедные мы, бедные.
— Богатые, Тиль, хочешь, поделюсь?
— Чем, Дан?
— Радостью. Хорошим настроением.
— Влюбился, что ли?
— Кто знает, Тиль, поживем — увидим?
— Не та ли шантретка из телефона?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— Я и так уже старый. Дан.
— Неужто помирать собрался? Не верю…
— Еще чего!
— То-то…
В сторону четвертую, сейчас мы тремя фокус покажем, закрутим каждую в горизонтальной плоскости, как винт у вертолета, как бумеранг, который друг Коля в Австралии швырял… Пойдут в ладони? Пошли, пошли, внимание-внимание… И опять вверх, повыше, все три — повыше, к колосникам, ловим их — раз-два-три! — ка-амплимент публике.
— Где ты этому научился?
— Чему, Тиль?
— Крутить их по горизонтали.
— Коля так делает.
— Ко-оля…
— А что Коля, что Коля? Пуп земли? Расстараемся — не хуже будем.
— Нахал ты, геноссе. Хорошо бы расстарался…
— Не волнуйся, Тиль, все лавры наши будут.
Дан сел на манеж, рядом со стульчиком Тиля, глубоко дышал, восстанавливал «дыхалку». Тиль спросил:
— Не пересидишь? Кураж пропадет…
— Он у меня теперь никогда не пропадет.
— Слушай, Данчик, скажи честно старому Тилю: что произошло?
Что ему сказать? Честно? Честно — он не поверит… Честно — сам Дан не знал, что с ним случилось, отчего он сегодня кидает не хуже Коли. В конце концов так не бывает: вчера — посредственность, сегодня — талант.
— Я с волшебницей познакомился, Тиль. Она меня в мастера превратила.
— Душу ей продал, охальник?
Душу Продал? Нет, Тиль, пока не продал, лишь приоткрыл чуток, да только попросит — так отдать можно, задаром. Задаром? Да она тебе за твою душу столько авансов выдала — не расплатишься! Стоит ли твоя душа ее подарков? А почему ее? Опять в мистику бросило? При чем здесь Оля? Ну сказала она, что пойдет у Дана номер, легко пойдет, как хочется, а он и поверил ей, крепко поверил, и все получилось — как же иначе? Иначе так: не ей он поверил, а себе, вернее — в себя, и в том, конечно, есть немалая заслуга Оли, кто спорит, спасибо ей великое…
— Так как же насчет души, Данчик?
— Насчет души? При мне она, Тиль, непродажная… Смотри, как я пять швырять стану.
Собрал пять булав, оседлал моноцикл — внимание. Сначала медленно, собранно, аккуратно вычерчивая рисунок полета, его траекторию, чтобы каждая булава проходила ее высшую точку, на мгновение будто зависала в ней, задерживала свой крутящий момент, и вновь шла вниз, в ладонь. А теперь чуть увеличить темп, не менять траектории, не трогать рисунка… Обычно в этом месте Дан и начинал сыпать — не выдерживал темпа, руки за ним не поспевали. Но сейчас булавы приходили точно в ладони, руки сами работали, как говорится, в автоматическом режиме, и Дан рискнул кидать быстрее, следил за булавами, видел их все сразу, а руки по-прежнему жили своей жизнью, подбрасывали, ловили, и Дан не смотрел на них, как хоккеист не обращает внимания на шайбу — все поле глазом охватывает, а шайба сама куда надо пойдет.
В студии свет ставят хорошо, ровно, не то что в иных, новых — гигантских! — цирках. Там булаву вверх подбросишь, она и пропадет, выйдет из зоны света, из зоны видимости, а ты жди, трепеща, когда она вновь из ничего объявится, и на то, чтобы словить ее, времени у тебя почти не остается. Тяжело, хотя потом привыкаешь, на одной интуиции тянешь. А на небольшой зал прожекторов хватает, они все пространство полета одинаково хорошо освещают, напрягать зрение необязательно.
