Такая уж ему фишка выпала в сей необъяснимый день, что средь всех необъяснимых событий одно повторялось с необъяснимой постоянностью: Ильин трижды приступал к принятию пищи, извините за казенный оборот речи, и трижды его от этого святого процесса безжалостно отрывали. А жрать между тем хотелось зверски. В таких обстоятельствах даже ангелы умолкают.
Ильин, еще разок повторим, любил Сокольники, парк любил, знал его по прежней жизни преотлично, хотя в новой жизни бывал здесь не слишком часто. И, пожалуй, именно старое знание, а вернее — подсознание привело его на эту аллейку позади умолкшего по осени луна-парка, где в мокрых, почти уже голых деревьях спрятался маленький деревянный ресторанчик о двух этажах, одновременно похожий на придорожную типично европейскую гостиничку. А может, так оно и было: на втором этаже хозяева держали, не исключено, пять-шесть аккуратных комнат для случайных и недолгих постояльцев. Для Ильина, например… Ресторан назывался романтично — «Лорелея». А что до старого знания Ильина, вернее до подсознания, так вот вам занятное совпадение: в прежней жизни на месте «Лорелеи» стоял тоже деревянный, зеленой масляной краской крашенный кабак-кабачок с не менее романтичным названием «Фиалка». Подсознание Ильина сюда привело, и, как видите, не ошиблось.
Пусто было в этот час в парке.
— Иди, не бойся, — сказал Ангел. — Никто за тобой не следит. Хоть поешь по-людски…
Ильин поднялся по ступенькам, толкнул дверь. Она тихонько тренькнула колокольцем, оповещая кого надо о приходе всегда жданного клиента. В тесноватом, жарко натопленном холле Ильина встретила пожилая благообразная дама с серо-голубыми волосами. Мальвина из «Золотого ключика». А и то верно: рядом с ней встал, выплыв невидимо из-за шторы, белый-белый сенбернар, разверз пещерных размеров пасть, свесив наружу красный язык: милости, значит, просим.
— Добрый день, — сказала дама, чуть склонив «мальвинную» голову. — Рады видеть вас в «Лорелее». Сегодня прекрасный эскалоп по-венски с каштанами, вам понравится. Вы один?
Она взяла у Ильина куртку, будто и не куртка это вовсе, а бобровая, например, шуба, повесила ее на плечики в стенной шкаф, повела рукой:
— Прошу вас.
Сенбернар снялся с якоря и поплыл впереди, лавируя между пустыми столиками, чинно ждущими гостей: вот вам крахмальные брюссельские скатерти, вот вам столовое серебро, тарелки мейсенского фарфора, вот вам белые розы в белых китайских вазах… Ильин шел за сенбернаром и не хотел стряхивать сладкое наваждение. Не хотел знать, что фарфор не мейсенский и вообще не фарфор никакой, а недорогой фаянс Дулевской фабрики, а столовым серебром удачно прикинулись мельхиоровые ножи и вилки, что рылом парковый ресторан не тянет на серебро и фарфор, тем более — на брюссельское полотно. Не хотел, потому что тепло ему, Ильину, гонимому, было здесь, тепло и уютно, и Ангел притих, разнеженный, а сенбернар уже сидел возле крохотного стола у окна, светил горячим языком, приглашал, куртуазный, к эскалопу с каштанами.
— Вам здесь будет удобно, — утвердила дама, вынула из воздуха меню в огромной кожаной (уж кожа-то настоящей была, точно!) папке, напомнила: — Эскалоп, эскалоп, рекомендую… — и исчезла в предвечерней полутьме зала.
— Чудеса у вас тут, собакин, — сообщил Ильин сенбернару, но тот отвечать не захотел, гордый, убрал язык и ушел прочь, в кухню, в прихожую, в кабинеты, по-балетному ставя лапы сорок второго размера.
— Нашел с кем разговаривать, — обиженно сказал Ангел. — Тварь бессловесная, неумная… Советую на закуску гансепаштет с фисташками, а из вин — бордо, конечно, шато де ля тур, это тебе по деньгам.
— Что-то странное здесь… — боязливо заметил Ильин.
— Не спорю, — согласился Ангел, — весьма. Но лобовой опасности не чувствую, а напротив. Да и чего побаиваться? Привыкай. У тебя ж с утра одно странное за другим.
И тут же престранно материализовался юный официант, молча выслушал заказ и престранно же растворился в пространстве-времени, а из кухни из-за стойки бара кратко выглянул сенбернар и престранно зевнул, словно хотел что-то сказать, но передумал — назло Ангелу. А мог бы и сказать, то есть предупредить. Потому что на крошечную площадку перед стойкой неожиданно и тоже престранно выпорхнули из кухни (или все же из-за кулис?..) пестрые маски известной Ильину комедии дель арте. Выпорхнула Коломбина, выпорхнул грустный Пьеро, выпорхнул ромбовидный Арлекин, выпорхнули Тарталья и Панталоне, а сенбернар, прикинувшись пуделем Артемоном (совковый граф не все у Коллоди упер, кое-что из комедии дель арте позаимствовал…), тенью просочился сквозь них и опять исчез. Он был лишним на этом странном празднике жизни.
