Варя сидела, спрятав руки в рукава. Старалась молчать. Она уже пофонтанировала за время пути до Тюмени – так, чтобы обратили внимание, чтобы запомнили…
– И за этим только вы меня тащили сюда? – спросила она Глеба, когда Алик вышел: то ли в туалет, то ли покурить, то ли просто размять ноги. – Важное задание, важное задание…
– Чем-то недовольна? – усмехнулся Глеб.
– Ну, почему… Все было замечательно – и на дачке, и потом. Ты ласковый, ты знаешь, да? Таких мало… И все равно – я не понимаю, зачем я нужна? Только для утех господ офицеров?
– Не только. Еще – на случай, если среди тех, кто в курсе наших дел, окажется предатель. Следовало пустить здешнюю милицию и прочих ищеек по ложному следу, заставить проверять молодые пары в аэропортах. Понимаешь?
– Неужели может быть предатель? Ради чего, не понимаю…
– Моего отца убили меньше года назад.
– Прости.
– Кроме того, мы ведь не знаем, как все обернется. Может быть, тебе придется вытаскивать нас…
Варя нежно провела ладошкой по его щеке.
– Не дай Бог… – в голосе ее прорезалась хрипотца.
Чужая память продолжала просачиваться, как трюмная вода. На страшной, пустой, мертвой площади трех вокзалов Глеб вдруг понял, что уже был здесь, был давно, шел дождь, горели фонари, черная машина ждала его, и офицер подобострастно, как лакей, открывал дверцу… Он стряхнул наваждение.
Двигались быстро. Алик вел. В каком-то подземном переходе Глеб переместил всех в реальный мир. Было холодно, промозгло. Наверху, на тротуаре, показалось, что они так никуда и не переместились, но нет: проехала машина, потом еще одна. С низкого, ниже крыш, неба, сеялся мелкий, мельчайший, почти невидимый дождь.
Не было еще шести утра.
Алик встал у края дороги. Поднял руку. Пятая или шестая машина остановилась.
– До Выставки, шеф! – просунулся Алик в окошко. Получив утвердительный ответ, повернулся: – Садимся, ребята.
Уроки не пропали даром: Глеб уверенно, будто в тысячный раз обхватил пальцами ручку, вдавил кнопку замка, потянул дверцу на себя, пропустил Варю, сел рядом, захлопнул дверь. Алик разместился впереди, рядом с водителем. Тронулись. Окна были забрызганы жидкой грязью, лишь с переднего стекла ее счищали механические щетки. Сквозь серую дождевую пелену проступали тяжелые громады плосколицых домов. Здесь их звали корпусами, и Глеб подумал, что это подходящее название. Корпус. Тело. Неживое, безмозглое…
– Тут направо, пожалуйста, и притормозите на секунду, – сказал Алик. И, когда машина мягко остановилась, сунул водителю под нос свое удостоверение: – Комитет государственной безопасности, старший лейтенант Величко. Товарищ водитель… – он кинул взгляд на именную табличку, – Мухамедзянов, сейчас вы покинете машину. Идет оперативное мероприятие, не пытайтесь его сорвать. До восьми часов вы свободны – но постарайтесь не попадаться на глаза знакомым. Ровно в восемь выйдете на Новослободской, машина будет ждать вас на стоянке, по счетчику я заплачу. Деньги заберите, документы оставьте. И – никому никогда ни звука! Сразу забудьте все! Будет хотя бы намек на то, что вы проболтались, – за сто первый километр в двадцать четыре часа. Ну, все ясно?
– Так, товарищ старший лейтенант, не положено мне…
– Слушай, солдат! Забудь ты это «не положено»! На карту безопасность страны поставлена. Ты еще минуту проерепенишься – и атомная война, считай, началась. Понял? Быстро из машины!..
– У ней с третьей на четвертую с силой втыкать надо…
Глеб оглянулся. Водитель стоял на обочине, всей позой выражая неуверенность. Потом он поднял руку, сделал несколько шагов вдогонку машине… опустил руку и остался стоять.
Машина свернула за угол. Здесь были серые, почти черные стены с узкими, как бойницы, окнами. Болезненно-ярким пятном мелькнула женщина в оранжевом плаще и с красным зонтом над головой.
– Давай, – сказал Алик, но Глеб уже все сделал сам.
В пыльном мире было светлее. Стены цвета высохшей кости зияли провалами, у дома напротив вместо крыши торчали вздыбленные стропила, позади которых устремлялась в небо вычурная остроконечная башня. Небо светилось не вполне равномерно: будто за матовым стеклом бродили медленные молнии…
