Сам Яковлев еще 25-го подал в отставку, мотивируя свой отказ несогласием с новой ориентацией Правительства на Семенова. Но только 28-го Яковлев фактически осуществил свое намерение, прося Чер.-Водали сообщить Пепеляеву, с которым он был «в особых личных отношениях», что «долг свой он исполнил до конца». В тот же день Яковлев «исчез с группой солдат и офицеров из Иркутска, проклинаемый правыми как глава и организатор восстания, и некоторыми левыми как провокатор, сорвавший выступление 27 декабря своим сообщением о прибытии семеновцев»...
Непонятна вся эта двойственная роль губернского комиссара, эсера, первого председателя «революционного иркутского земства». Его характеристику дает Гинс:
«Безусловно даровитый губернатор, социалист по убеждениям, Яковлев всегда сочувствовал оппозиции и покровительствовал ей. Яковлев — человек тонкий и лукавый. На каторгу он попал за участие в экспроприации, в тюрьме он сочинил кантату с верноподданническим мотивом, в губернаторы попал при Павле Михайлове, а доверием пользовался и у Пепеляева. Правительство всегда относилось к Яковлеву с сомнением, но дорожило им... как представителем левых течений, сближение с которыми всегда являлось предметом вожделений омской власти... Я убежден, хотя и не могу этого доказать иначе, как косвенными уликами, что Яковлев принимал участие в подготовке переворота. Но он не мог сочувствовать передаче власти большевикам, которые никогда не простили бы ему службы Омскому правительству... Ход событий привел к мосту, переброшенному от Омского правительства прямо к большевикам. Поэтому Яковлев 28 декабря счел за благо уйти» [II, с. 485—486].
Двойственность Яковлева (он первый предупредил Пепеляева о заговоре) может быть до некоторой степени понята только в том случае, если предположить, что Яковлев, сочувствующий эсерам, считал их тактику безнадежной и хотел действительно избежать кровопролития>14. И все-таки многое остается неясным и странным. Для проф. Легра Яковлев — вождь иркутского восстания.
Действующим лицом на иркутской арене оставался кап. Решетин, вошедший еще раньше, до восстания, в соглашение с подпольной организацией коммунистов. 28-го утром со своими большевицкими частями (это и была «национальная сибирская революционная армия») Решетин повел из Глазкова наступление на город, но был отброшен. Враги стали на берегах, и так как силы были почти равны, то «борьба затянулась так же, как и в 1917 г., на 9 тяжелых дней»... «»В это время господа иностранные высокие комиссары, — заключает автор иркутской летописи, — сидя в своих вагонах на станции, которую они предусмотрительно объявили нейтральной, наблюдали борьбу, ожидая развязки». 29-го бой продолжается. 30-го сычевские егеря переходят на сторону Решетина, но на следующий день возвращаются назад>15. Судьба части их была печальна — они были перебиты во время перебежки; раненых... никто не хотел убирать. И они замерзали, обращались в комья, которые топорами вырубались по окончании боев... 31-го начался бой с подошедшими семеновцами>16. Бой повел Калашников во главе двух батальонов 53-го полка и пулеметной команды подошедшего партизанского отряда. Успех колебался. В это время железнодорожники остановили броневой поезд Семенова, пустив ему навстречу паровоз. Удачной атакой Калашников захватил 70 чел. пленных. «Иркутское восстание было спасено этой минутой», — говорит обозреватель. Во время боя на правом берегу Ангары сотни иркутян, собравшись у здания университета, с разными чувствами следили за исходом.
— Семеновцы разбиты, семеновцы побежали, — пошла молва по городу. — Исчезли последние надежды на спасение Совета министров, исчезла последняя угроза революционному Иркутску.
— Но что же японцы?
— Ничем не могли помочь...
— Почему же? Союзники опять помешали?
— Нет. Смешно сказать, но их четыре эшелона, следовавших в Иркутск, напугавших чехов и русских, оказались почти с пустыми вагонами.
Поведение семеновцев не совсем понятно — оно как-то слишком пассивно. Швед Эссен, проводивший этот день на вокзале, определяет число их «на глаз» от 1500— 2000 чел.
