— Значит, везут вас в самое пекло?! Может, я тебя в последний раз вижу. Васеньку забрала война, не дай бог, тебя теперь…
У Георгия защипало глаза. Чтобы скрыть свою слабость, он низко нагнул голову, не знал, как утешить мать. Да и можно ли было ее утешить?
— Перестань, не надо раньше времени слезы лить, — сказал он глухо. — Ты лучше расскажи, как живут сестры, как устроилась Алевтина.
— И то правда, сынок, слезами горю не поможешь. Только сердце материнское так устроено, что не может оно без слез пережить ни радость, ни беду… Сестры тебе кланяются. Алевтина просила передать отдельно свой поклон. К Гале так привыкла, признает ее за родную и очень боится, что отыщутся родители и заберут девочку. По правде говоря, в себя Алевтина вряд ли придет. Прошло больше года, а она до сих пор заговаривается, послушаешь — волосы дыбом становятся. Васенька-то, наверное, в плен попал, — на глаза Евдокии Тимофеевны снова набежали слезы.
— Нет, мама, Василий не из таких! — твердо сказал Георгий. — Пограничники в плен не сдавались.
— А если ранен, беспомощен был? — спросила Евдокия Тимофеевна. — Разговаривала я здесь, пока тебя ждала, с ранеными из санитарного эшелона. Так они говорят, на войне всякое бывает…
— Именно поэтому я и надеюсь на то, что Василий жив и мы еще получим весточку от него…
— Может, на фронте бог даст вам свидеться! — высказала мать свою затаенную мечту. — Послушаешь людей, какие только истории не рассказывают…
Георгий не стал разубеждать мать, ему не хотелось в эти минуты огорчать ее. Он прижал ее седую голову к своей груди и ласково гладил.
— Что же ты мне не говоришь, как выглядит моя доченька? На меня похожа или больше на Асю?..
Евдокия Тимофеевна не успела ответить, сипло прогудел гудок паровоза, толпа загомонила, к эшелону с разных концов устремились бойцы.
Евдокия Тимофеевна отстранила от себя сына, пристально поглядела ему в лицо, троекратно поцеловала и легонько дотронулась до плеча:
— Пора, сынок, поезд уже пошел. — Она протянула Георгию аккуратный сверток: — Это тебе на дорогу…
Георгий обнял мать, подхватил сверток и бросился догонять медленно уползавший состав. Уже на бегу крикнул:
— Мама, обязательно съезди к Асе! Сегодня же! Поцелуй детей! Скажи ей, что я вернусь!
Губкин стоял у раскрытых дверей вагона, жадно вглядываясь и стараясь запомнить мать: старенькую, чуть сгорбленную, любящую его больше всего на свете. Что бы с ним ни случилось, она все равно будет его ждать, как и брата. И, думая о матери, он поймал себя на мысли: а придется ли ему еще вернуться в эти дорогие сердцу места?
Евдокия Тимофеевна давно уже скрылась из виду, а Георгий все смотрел и смотрел туда, где мелькал ее платок. Далеко позади осталась станция. Из-за березового лесочка вынырнула грунтовая дорога и запетляла по зеленому косогору. Десять лет назад он ехал по ней с матерью в весеннюю распутицу жить к брату Михаилу. Тогда он впервые увидел железную дорогу, впервые попал в город. Не легко было матери решиться на такое, но иного выхода не было: семья большая, шестеро детей, работал только отец. Брат заменил Георгию отца. Но временами накатывала тоска по дому. Как ни хорошо было у брата, а с матерью лучше: она и пожалеет, и поласкает. Он скучал по материнской ласке. Всякий раз с нетерпением ожидал летних каникул, встречи с Семидомкой, с братом Василием, который был всего на три года старше его. Их многое связывало. Бывало, проказничали вместе, а когда получали нагоняй от отца, то Василий всю вину брал на себя. У Георгия не было более близкого друга, чем брат. Последние два года перед войной они не виделись. Прошлым летом Василий хотел приехать в отпуск, но не мог — его назначили начальником погранзаставы. И кто теперь знает, суждено ли им когда-нибудь увидеться…
После Белогорска в вагоне не было привычного шума, громких разговоров. Бойцы чувствовали, как переживает командир взвода. Каждый старался не потревожить лейтенанта. Незаметно сгустились сумерки, а Георгий все еще стоял у распахнутых дверей. Мимо проносились телеграфные столбы, из паровозной трубы летели снопами искры, мелкие кусочки угольной пыли больно кололи лицо, но Георгий не замечал этого. Заснул он только перед рассветом, ненадолго. Его разбудил протяжный паровозный гудок.
