– Этот дом – большая черепаха, – восторженно пролепетала Алиса, оглядывая голубыми глазами величественный фасад. – Крыша дома – крепкий панцирь, посмотрите. – Она ткнула пальцем в воздух и потянула маму за руку. Черепичная крыша напоминала чешуйки. – Мир стоит на трех китах и на черепахе, ма, это правда? Может быть, наш дом держит весь мир? Может быть, мы – его центр? – Алиса нетерпеливо дергала ладонь мамы, дожидаясь ответа, а я разглядывал стрельчатые окна.
«За такими окнами, – подумал я, – должны жить короли и королевы».
– Может быть, – задумчиво ответила мама, сжимая ладонь Алисы и поглаживая меня по голове, – панцирь черепахи – это купол. Купол, защищающий нас от мира.
– Зачем нам защищаться от мира? – Я прижался щекой к бедру мамы, чувствуя кожей шелк юбки, и поднял на нее пытливый взгляд.
– Ты обязательно поймешь. Когда подрастешь.
Мы жили, не зная, что можно уехать от холода только в том случае, если он поселился на улицах или в тесной квартире, а не в заледеневшей душе. Именно такая душа и была у нашей мамы.
Холод следовал за нами, словно тень.
Порой воспоминания захлестывали поднявшимся внутри меня цунами. Память обломками кораблей бередила старые раны, которым я не позволял зажить. Я расковыривал их каждый раз, как только они начинали затягиваться. Я закрывал глаза и видел себя в маленьком растерянном мальчике: он метался в темноте и натыкался на острые углы. Возможно, вся моя жизнь похожа на блуждание во мраке. Стоило только где-то забрезжить свету, я сразу мчался к нему, словно мотылек, не зная, как огонь может обуглить крылья. Я жаждал любви матери, любви безвестного отца, любви всех вокруг и льнул к рукам, даже когда эти руки меня отталкивали.
Наш новый дом располагался на окраине города у железной дороги. Еще издалека можно было увидеть высокий фасад. Стрельчатые окна недружелюбно смотрели на путников, нечаянно наткнувшихся на это маленькое подобие замка. Подобие неуместное, вычурное, слишком выделяющееся среди низких домиков и выкрашенных белой краской фасадов. Такими же неуместными стали и мы. Дом находился на самой высокой точке холма и всегда грелся в лучах южного солнца. Сколько бы солнечного света ни пролилось на наш замок, в нем всегда было холодно, будто мы никак не могли вытравить из него дух одиночества.
При первом осмотре новых владений я наткнулся на сарай с покосившейся крышей. Он стыдливо прятался за домом в ветках вишни. Чтобы открыть дверь, нужно было навалиться на нее плечом. Однажды Алиса порвала торчащим гвоздем рукав футболки, а вместе с ним и кожу. Остался шрам в виде кривой буквы «Г». В сарае лежали трухлявые дрова и садовая утварь. Неухоженный сад выглядел увядающим: если оживить Эдгара По и поместить его на Черепаховую гору, он обязательно вдохновится этим унынием и напишет новую историю. А писать было про что… У забора, граничащего с сосновым лесом, стояло несколько маленьких статуй для украшения сада. От дождя на серых лицах появились темные струйки, которые напоминали застывшие слезы.
– Моя сестра была эксцентрична, – заявила мама, с опаской глядя на статуи, словно ждала, что они сейчас оживут и двинутся на нее, таращась пустыми глазницами. Я не знал, что значило слово «эксцентричный», но догадывался: это как-то связано с каменными людьми у нас в саду. – И с тугим кошельком, – добавила мама, касаясь плеча статуи. – И совершенно не умела тратить деньги. Вот я бы…
После этого всегда начинались пространные рассуждения, которые мы с Алисой никогда не слушали. Мы были маленькими, и нас волновало, как достать языком до носа, а не стоимость коммунальных услуг.
Может быть, мама обладала прагматичным складом ума: больше всего ее беспокоила неисправность водопровода. Стоило только повернуть вентиль крана, как водосточные трубы издавали бульканье, напоминавшее звук глотков в сухом горле. Приходилось ждать, когда вода доберется по старым трубам к конечной цели. Обычно я отсчитывал секунды, соревнуясь с водопроводом: пока вода бежала по трубам, я должен был успеть сосчитать до десяти. Сначала появлялась ржавая струйка. Ее сменяла чистая вода, которой я споласкивал рот.
