— И что же? — спросил капитан равнодушным тоном.
— Затем я его опять встретил у дороги, ведущей через леса Ориссы, и там он сказал, что устал от скитальческой жизни и насытился местью над людьми, которые его изгнали. Он бы желал опять вернуться к людям… У него есть друг, как он сказал, который мог бы ему помочь и достать ему деньги, необходимые для новой жизни, и тогда он назвал вас, благородный господин, приказал разыскать вас и сказать вам: «Раху, мститель, просит вас о нем вспомнить и дать ему возможность и средства вернуться к той жизни, из которой его изгнали и которая вам доставляет столько радости, чести и блеска».
Он низко поклонился, ожидая ответа.
— Я тебе повторяю, — заговорил капитан, — что я не помню никакого Раху. Или тот, который тебя послал, ошибся, или ты выдумал историю, чтобы меня растрогать и получить подарок.
Коротким движением руки он прекратил уверения Хакати:
— Хватит! Я уважаю храбрость и хитрость. Конечно, я не убью безоружного человека, находящегося в моей власти. Ты доверился моему великодушию и не ошибся; ведь я мог бы задержать тебя как вора, и тогда ты не избежал бы виселицы.
— Да, но если бы меня допросили, — упрямо продолжал Хакати, — я рассказал бы судьям и про Раху, и про его дела!..
— Твоя уверенность удивляет, — заметил капитан, не обращая внимания на слова Хакати. — Возьми, пусть это будет тебе или тому, кого ты зовешь Раху и кто хочет просить у меня помощи.
Он достал из стола полный кошелек и бросил его Хакати, который ловко поймал его на лету.
— Но, — продолжал он, угрожающе сверкая глазами, — берегись мне попадаться на дороге и обращаться ко мне с такими просьбами и письмами. Раз я простил, раз я поддался состраданию, но, если ты еще придешь, будь уверен, тебе придется раскаяться в своей отважности.
Хакати взвесил в руке кошелек, через зеленые петли которого блестели золотые.
— Маловато, сударь! — усмехнулся он.
— А жизнь свою, дарованную мною, ты ни во что не ставишь? — воскликнул капитан. — Вон отсюда!
— Предайте меня суду, — посоветовал Хакати с упрямым блеском в глазах, — я заговорю, и, может быть, губернатор назначит цену повыше, чтобы открыть Раху опять дорогу в свет, из которого его некогда выгнал Нункомар.
Смертельно бледный, капитан поднял свой пистолет. Хакати съежился, чтобы с ловкостью индусских фокусников изогнуться и дать пуле пролететь мимо, но капитан знал эту уловку. Он выпрыгнул из-за стола с кинжалом в левой и пистолетом в правой руке, держа его почти прямо на груди Хакати, так что тот никак не мог увернуться от пули.
— Вон! — приказал он. — И будь тот Раху, о котором ты говоришь, действительно мой друг, ты испустил бы уже последний вздох свой!..
Хакати сообразил, что он проиграл дело. Скользнув через веранду, он исчез, как тень, во мраке парка. Через несколько минут резкий крик совы прозвучал в воздухе, как последняя угроза, затем все стихло. Капитан обессиленно упал на диван.
«Мне следовало бы убить его, — подумал он, — ведь только мертвые молчат, или удовлетворить его алчность и тем купить его молчание. Нет сомнения, что он меня узнал».
— Но нет, нет, — содрогнулся он, — довольно лилось уже крови. — И он погрузился в тяжелую дремоту. Через некоторое время он встал.
— Конечно, глупо его бояться, полное спокойствие — лучшее орудие. Что значит слово этого несчастного! Если бы он даже решился коснуться ужасной тайны, доказать ее он не в состоянии. Разве Гастингс не знает, кто я, разве он не клялся мне в благодарности?
Некоторое время он отдыхал еще на подушках своего дивана, глубоко погрузившись в раздумье. Дверь передней отворилась, и вошел его доверенный слуга.
— Что случилось? — спросил он испуганно.
— Лорд Торнтон, — отвечал лакей, — пошел в парк…
— Вышел в парк, теперь? — воскликнул капитан, бледнея.
Как молния, у него блеснула мысль, что ночная прогулка лорда каким-то образом касается Маргариты, но, рассердившись на самого себя, он потряс головой, чтобы прогнать такую мысль.
— Ему, верно, — произнес он равнодушно, — захотелось подышать ночным воздухом… Но все равно я желаю знать, что он делает.
