Работали они до часу дня, потом им приносили второй завтрак. Мы с Мод завтракали в одиночестве. Молча. Она порой вообще не притрагивалась к пище, сидела и ждала чего-то. Потом, в четверть второго, собирала рисовальные принадлежности — краски и карандаши, бумагу и картонки, деревянный угольник — и складывала их в определенном порядке, чтобы держать наготове. Мне не разрешалось помогать. Если кисть падала на пол и я поднимала ее, она снова все сгребала в кучу — бумагу, карандаши, краски, угольник — и принималась раскладывать заново.
Я поняла, что мне к этим вещам лучше не прикасаться. Можно только смотреть. А потом, когда часы били два пополудни, мы обе начинали прислушиваться. Ровно через минуту входил Джентльмен, чтобы преподать ей очередной урок.
Вначале занятия проходили в гостиной. Он клал на стол яблоко, грушу, рядом ставил кувшин с водой, а потом стоял и кивал, пока она зарисовывала все это на картонке. Кисточкой она махала так же умело, как лопатой, но Джентльмен брал ее мазню и, держа на вытянутой руке, кивал или, прищурившись, изрекал:
— Говорю во всеуслышание, мисс Лилли, у вас определенно выработался стиль!
Или:
— Прошел всего лишь месяц, а какой прогресс в линиях!
— Вы правда так считаете, мистер Риверс? — спрашивала она, заливаясь краской до самых ушей. — А по-моему, груша слишком плоская. Может, мне еще поработать над перспективой?
— Перспектива, конечно, пока хромает, — отвечал он ей на это. — Но ваш талант, мисс Лилли, важнее техники. Вы видите самую суть. Мне страшно рядом с вами стоять! Боюсь, от вашего взора не укроется то, что я так долго и тщательно пытался скрывать.
Так или примерно так он говорил, сперва громко и уверенно, но постепенно голос его становился все тише, все доверительнее, он даже начинал запинаться и придыхать, а она делалась похожей на куклу из воска, которую поставили слишком близко от огня. И принималась с новым усердием срисовывать фрукт, но вместо груши на сей раз получался банан. Тогда Джентльмен говорил, что света маловато или что кисть никуда не годится.
— Если бы я мог свозить вас в Лондон, мисс Лилли, показать мою мастерскую!
Это уже была сказка, которую он сочинил про себя: богемная жизнь в Челси, в собственной мастерской…
Он сказал, что знаком со многими интереснейшими художниками.
— И художницами? — спросила Мод.
— Конечно, — отвечал он. — Разумеется, не все обязаны разделять мое мнение, у людей ведь разные вкусы. Посмотрите сюда: эту линию надо провести тверже, увереннее.
И он подходил к ней и клал свою руку поверх ее руки. Она оборачивалась к нему:
— Не скажете ли мне, что вы имеете в виду? Вы можете говорить откровенно. Я не ребенок, мистер Риверс!
— Вы — нет, — отвечал он тихим голосом, глядя ей прямо в глаза. — В конце концов, — продолжал он, — убеждения мои достаточно скромны. В том, что касается женского пола и основ миропорядка. Но есть нечто, мисс Лилли, чем должен обладать только ваш пол.
Она насторожилась:
— Что же это, мистер Риверс?
— Это свобода, — ответил он тихо, — свобода.
Она застыла, потом качнулась. Стул под ней скрипнул, от этого звука она вздрогнула и отдернула руку. Подняла глаза к зеркалу, заметила, что я смотрю на нее, и вспыхнула. Джентльмен тогда тоже стал смотреть на нее в зеркало — она окончательно смутилась и потупилась. Он перевел взгляд с нее на меня, потом опять на нее. Потом выпрямился и погладил усы.
Она тронула кисточкой натюрморт и вскрикнула: «Ой!» Капля краски стекала с груши, как слеза. Джентльмен успокоил ее, что ничего страшного, что она и так сегодня изрядно потрудилась. Он подошел к столу, взял настоящую грушу и протер ее. У Мод среди карандашей и кисточек лежал маленький перочинный ножик, он взял его и разрезал грушу на три сочащиеся дольки. Одну отдал ей, другую взял себе, а третью, стряхнув с нее капли, протянул мне.
— Кажется, почти совсем поспела, — сказал он и подмигнул мне.
Он куснул свою дольку. Капельки сока блестели в его бороде, как росинки. Он рассеянно облизнул пальцы, я последовала его примеру. Мод рискнула запачкать свои перчатки и откусывала потихоньку, задумчиво глядя в пустоту.
