— Ага, вот хорошо! Давай его сюда, мать честная! — И Егорин, приняв от хозяйки сверток, стал выгружать содержимое.
На столе появилась бутылка коньяку, бутылка рябиновой, еще какое-то вино, фрукты и закуска.
«Тетенька» даже руками всплеснула.
— Угощений-то сколько! И для чего так тратиться…
— Ладно, мать честная! Давай подсаживайся, да, впрочем вот стаканчики и тарелки: не с рук же есть.
— В один момент, Кондратий Петрович!
Василий Иванович вздохнул, отложил свою шляпу на диван и слегка недовольным тоном произнес:
— Чего же она не выходит, время уже не раннее.
Фразу его подхватила хозяйка, возвращавшаяся с кухни со стаканчиками и тарелками.
— А сейчас, голубчики, сейчас! Катенька! — подошла она к двери. — Скоро ли, голубушка? Гости заскучали.
За дверью послышался сдержанный голос.
— Марфа Семеновна, подтеки сюда на минуточку, шпилек я никак не могу найти.
— Ох, ты мое золото, иду, бегу, — и хозяйка скрылась за дверью.
Егорин между тем не терял времени и усиленно угощал Василия Ивановича. Они выпили по два стаканчика коньяку.
— Эх, Кондратий Петрович, — заговорил Василий Иванович, обсасывая кусок лимона, сижу вот я сейчас и думаю, ежели бы мне да при моем характере тетенькин капитал. Чтобы я тогда сделал. Р-раздолжил бы, могу сказать!
— Выпьемте, Василий Иванович! — сочувственно подхватил Егорин, вновь наполняя стаканчики.
— Вы вот теперь, — продолжал он, — человек сказать еще молодой, а уже от тетеньки большое доверие имеете. Шутка ли! Сегодня в банке сколько получили, Василий Иванович?
Василий Иванович самодовольно улыбнулся.
— 30 тысяч кругленьких. В Америку с ними бы залиться, а? — он рассмеялся полупьяным смехом.
— Здравствуйте! — тихо произнес кто-то.
Портьеры, закрывавшие двери в соседнюю комнату, приподняла маленькая ручка и в залу вошла молодая стройная девушка.
Темное, скромного фасона платье красиво облегало молодую пышную грудь девушки. Она робко и смущенно улыбалась, глядя на собеседников, и стояла в нерешительности среди комнаты.
Егорин привстал.
— Вот познакомьтесь! Прошу любить и жаловать! Господин азбуки глаголет, купеческой первой гильдии сын.
Василий Иванович, в свою очередь, встал и раскланялся с девушкой.
— Позвольте познакомиться, — пробормотал он.
На сцене вновь появилась тетенька.
— Подсаживайся, Катенька, подсаживайся к столику. Вот мы с тобой по женскому сословию выпьем чего-нибудь легонького.
— Ах, что вы! — законфузилась девушка. — Разве это возможно — я не пью.
— Пожалуйте, мадмазель, сюда на диванчик, здесь помягче будет.
Катя все еще улыбалась и как-то застенчиво опустилась на диван рядом с Василием Ивановичем. Ее бойкие серые глаза быстро и с любопытством скользнули по его фигуре. Вино было разлито.
— Вам, тетенька с барышней — мадерцы, а мы коньячку хватим. Ну-ка давайте со свиданием-то…
— Ух, какая крепкая, — закашлялась тетенька.
Катя отпила глоток и поставила рюмку.
— Нет, уж это вы, барышня, оставьте, этим вы нас много обижаете, извольте выкушать всю, — и Василий Иванович потянулся с рюмкой, расплескивая вино и принимая обиженный вид.
— Не привычна я, — отнекивалась Катя, — отродясь не пивала, голова болеть будет.
— И-и, молодка моя! С добрыми людьми посидеть — не будет голова болеть. Выпей себе на здоровье, не конфузься — свои люди.
— Веселее будешь, — поддакнул Егорин.
Девушка выпила, поперхнулась и закашлялась, прижав платок ко рту.
— Это кто-то торопится, — ласково улыбнулась она в сторону Василия Ивановича.
Тот, уже окончательно пьяный, осоловев от выпитого коньяка и близости горячего тела, пробормотал:
— Ку-кушайте! Веселых я очень обожа-аю.
— Оставим их тетенька, — подмигнул Егорин, — пусть молодые люди промеж собой поговорят.
— Ах, что это вы, как же это одним можно, — запротестовала Катя, но Егорин и тетенька уже скрылись в соседней комнате.
— Позвольте теперича узнать, — тих и возбужденно заговорил Василий Иванович, еще ближе подвигаясь к девушке, — как вас понимать должен. Правильно ли мне про вас говорили?
— То есть, что это, — переспросила Катя, поправляя прическу.
— На счет вас то есть. Значит, как мы сто рублей… Будет ли все в аккурате.
