Одеваясь в субботу утром, Купо забеспокоился: у него осталась всего одна люнета в двадцать су. Он подумал, что приличия ради надо после церемонии предложить свидетелям хотя бы стаканчик вина и кусочек ветчины. К тому же всегда могут появиться непредвиденные расходы. Как ни крути, двадцать су — это слишком мало. И после того, как Купо отвел Клода и Этьена к г-же Бош, которая должна была привести их вечером на званый обед, он побежал на улицу Гут-д’Ор и решительно поднялся к Лорийе, чтобы занять у них десять франков, хотя, по совести сказать, у него язык прилипал к гортани при мысли о том, какую рожу скорчит его зятек. Лорийе и правда заворчал, потом усмехнулся, взглянул на жениха, как маленький злобный зверек, и в конце концов протянул ему две монеты по пяти франков. Но, выходя, Купо слышал, как его сестрица прошипела: «Прекрасное начало!»
Бракосочетание в мэрии было назначено на половину одиннадцатого. Погода стояла отличная, солнце жарило вовсю, накаляя мостовую. Чтобы избежать любопытных взглядов, жених с невестой, мамаша Купо и четверо свидетелей разделились на две группы. Впереди шла Жервеза под руку с Лорийе, за ними Мадинье вел мамашу Купо, а шагах в двадцати, по другую сторону улицы, шествовали Купо, Бош и Биби Свиной Хрящ. Они вырядились в сюртуки и шли, напыжившись и размахивая руками; Бош был в желтых брюках, Биби Свиной Хрящ, не имевший жилета, застегнулся до подбородка и выпустил кончик галстука, закрученного жгутом. Один Мадинье облачился во фрак, настоящий черный фрак с длинными квадратными фалдами; и прохожие оглядывались на этого господина, выступавшего под руку с толстой мамашей Купо, в зеленой шали и черном чепце с красными лентами. Жервеза, кроткая, радостная, в ярко-синем платье и узенькой пелеринке, обтянувшей ей плечи, приветливо слушала насмешки Лорийе, который, несмотря на жару, упрятал свое хилое тело в широченное пальто; на перекрестках она поворачивала голову и ласково улыбалась Купо, которого стеснял новый костюм, ярко блестевший на солнце.
Они шли очень медленно и все же явились в мэрию за полчаса до назначенного срока. А так как мэр еще запоздал, очередь дошла до них только к одиннадцати часам. Они ждали, усевшись в углу большого зала, разглядывали высокий потолок и строгие стены, переговаривались шепотом и с преувеличенной вежливостью отодвигали стулья всякий раз, как мимо проходил какой-нибудь чиновник. А меж собой они потихоньку честили мэра на все корки: этакий бездельник, небось прохлаждается у любовницы, разгоняет с ней свою подагру. А может, старик попросту окочурился? Но когда вошел мэр, все почтительно встали. Их попросили сесть. Затем им пришлось присутствовать на трех свадьбах — роскошных буржуазных свадьбах; за невестами в подвенечных нарядах шли подружки в платьях с розовыми поясами, завитые девочки и бесконечная вереница гостей: господ и дам средних лет и весьма почтенного вида. Когда очередь наконец дошла до них, свадьба чуть не расстроилась. Биби Свиной Хрящ куда-то исчез. Бош насилу разыскал его внизу: он стоял перед домом и курил трубку. Подумаешь, какие надутые индюки собрались в этой лавочке, — плюют на людей, если им не сунуть под нос замшевые перчатки! И тут все формальности — чтение закона, вопросы бракующейся паре и свидетелям, подпись документов — были разом закончены, да с такой быстротой, что ошеломленные участники только переглянулись: им казалось, что у них украли добрую половину церемонии. Жервеза, оглушенная, взволнованная, прижимала платок к губам. Мамаша Купо плакала горючими слезами. Все расписались в регистрационной книге, старательно выводя большие корявые буквы, кроме новобрачного, который по неграмотности поставил просто крестик. Каждый выложил по четыре су на бедных. Когда конторщик выдал Купо брачное свидетельство, Жервеза подтолкнула мужа локтем, и он добавил еще пять су.
От мэрии до церкви был изрядный конец. Мужчины по дороге выпили пива, а мамаша Купо с Жервезой — воды со смородинным сиропом. Им пришлось идти по длинной улице под палящим солнцем, нигде не было ни полоски тени. Сторож дожидался их, стоя посреди пустой церкви; он втолкнул всех в боковой придел, злобно спрашивая, уж не смеются ли они над религией, коли так опаздывают на богослужение. Широко шагая, к ним вышел сердитый священник, побледневший от голода, а следом семенил служка в засаленном облачении. Поп начал наспех служить мессу, проглатывая латинские слова; он быстро поворачивался, отвешивая поклоны, торопливо вскидывал руки и бросал косые взгляды на молодоженов и свидетелей. Купо и Жервеза, очень смущенные, стояли перед алтарем, не зная, когда надо становиться на колени, когда садиться, когда вставать, и служка показывал им знаками, что делать. Свидетели, ради приличия, все время стояли, а мамаша Купо снова расплакалась, и слезы ее капали в молитвенник, который ей одолжила соседка. Тем временем пробило двенадцать часов, отошла поздняя месса, церковь наполнилась топотом служек и стуком расставляемых по местам стульев. По-видимому, главный придел готовили к какой-то торжественной службе, слышался стук молотков, которыми прибивали драпировки. А в глубине маленького придела, в клубах пыли, поднятой сторожем, подметавшим церковь, старый поп с сердитым лицом торопливо наложил сухие руки на склоненные головы Жервезы и Купо, и казалось, что он соединяет их наспех, в суете переезда, между двумя мессами, в ту минуту, когда господь бог куда-то отлучился. Потом все прошли в ризницу, снова расписались в книге и, оказавшись на паперти, залитой яркими лучами солнца, остановились ошарашенные, как будто запыхались от такого венчания вскачь.
