Том 6. Письма, 1860-1873 - страница 43

Я совершенно согласен с вами, что при данных обстоятельствах казенная служба для вас необходима, и излишним считаю вас уверять в моей — не то что готовности, — но настоятельной потребности употребить в дело все, что от меня зависит, для лучшего разрешения этого вопроса…^>* Ничто, конечно, столько бы меня не утешило, как быть вам на что-нибудь годным. — В Министерстве ин<остранных> дел, сколько мне известно, нет такого места, которое соединяло бы необходимые условия. — В моем Цензурном комитете, даже и в случае ваканции, я не нахожу достаточных вознаграждений за тот капитал времени, который тратится на занятия по этой службе. — Я все более убеждаюсь, что ваше настоящее призвание — это все-таки учебная часть, — и потому, пользуясь теперешним положением Ив. Д. Делянова^>*, поведу против него решительную атаку, и лучшим ручательством в успехе будете вы же сами, потому что он вас искренно любит и уважает… Не премину вас уведомить о последствиях.

Вероятно, вам уже известно в Москве, как разыгралась здесь драма по польскому вопросу…^>* Она кончилась совершенною победою Милютина, вследствие высшей инициативы. В том же смысле была и речь, обращенная государем к тем польским личностям из Царства <Польского>, приехавшим сюда по случаю кончины наследника^>*. — Сказанные им слова были крайне искренни и положительны. На этот раз интрига была расстроена и повела только к полнейшему сознанию и обнаружению державной мысли. — Много при этом деле было любопытных подробностей, которые я вам передам при свидании. — Касательно же этого свидания я пока не могу еще назначить срока, надеюсь, однако, что это будет очень не в продолжительном времени… За Федю я даже и не благодарю вас, так я был уверен в вашем расположении^>*.

Пока простите. — Вам душевно пред<анный>

Ф. Тчв

Петербург. 14 июля 1865

Да, милая, дорогая моя Marie, вы отгадали. Только что я отправил к вам мое последнее письмо, я принужден был слечь, если не в постель, так на канапе, — и пролежал так, задыхаясь от жару, без ног и без движенья, почти две недели. — Было, помнится, время, когда и это не лишено было бы своей доли приятности. Но при данных условиях это было решительно не кстати. Физическое страданье должно бы быть исключительною принадлежностию живого человека. — Теперь, однако же, я начинаю оправляться — и вопреки всем вашим сомнениям не замедлю явиться к вам… на чашку чая — по обещанию.

Жалею очень, что не поспею к завтрешнему великому дню, которым открываются — и мне очень и очень памятные — ваши семейные празднества. Помню, как третьего года мы праздновали их с вами. Вам, милая Marie, поручаю расцеловать от меня завтрешнего именинника^>* и убежден, что вы достойно исполните мое поручение. — Не теряю надежды, что попаду по крайней мере на один из последующих праздников ваших.

Много вы меня порадовали — буде это не хвастовство — известием о вашем здоровье… Нетерпеливо ожидаю возможности убедиться собственными глазами в действительности ваших показаний. И если они окажутся справедливыми, то рассчитывайте на мою полную признательность, — в моих глазах первая добродетель всех тех, кого я люблю, это их чувство самосохранения…

Засвидетельствуйте это от меня и мужу вашему, которому, как я полагаю, предписанное лечение — на даче, при этой превосходной погоде — должно было принести пользу… и при этом случае, кстати или не кстати, сообщите ему от меня вот что. Последние инструкции, данные Милютину при отправлении его в Варшаву, такового свойства, что они должны окончательно устранить и последние недоразумения между «М<осковскими> ведомостями» и «Инвалидом»…

Простите за это нелепое отступление.

Вы сетуете на вашу тетушку за ее упорное молчание… Да будет это самым тягчайшим горем вашей жизни. — Лучшего пожелания вам я и придумать не могу. Впрочем, я был у нее, третьего дня, на даче. Она здорова, часто грустит и плачет — и это-то и составляет нашу взаимную связь.