Когда я вышел из кареты, они сразу же умолкли, но по лицам их явственно читалось, что я прервал неприятное объяснение. Я снял шляпу перед дамой и предложил им свои услуги.
Ответил мне мужчина.
— Что толку скрывать, сэр, — сказал он, — мы бежали, и ее отец нарядил за нами погоню — тут ведь дорога на Гретна-Грин, сэр. А эти простофили возьми да и вывали нас в канаву и фаэтон разбили!
— Весьма досадно, — заметил я.
— Уж и не знаю, когда еще мне было таково досадно! — воскликнул он и поглядел вдаль с нескрываемым страхом.
— Отец, надобно полагать, вне себя от ярости? — учтиво поинтересовался я.
— А как же! — воскликнул мужлан. — Что долго толковать, сами понимаете: нам бы только поскорей вырваться из этой западни, вот что... может, вы скажете, это бесцеремонно с моей стороны, да нужда свой закон пишет... Может, вы бы ссудили нам свою карету до ближайшей станции, нам бы только туда добраться, сэр.
— Признаюсь, это и вправду бесцеремонно, — отвечал я.
— Как вы изволили сказать, сэр? — вскинулся он.
— Я с вами согласился, — отвечал я. — Да, это и вправду бесцеремонность, а главное, все и ни к чему. Я полагаю, можно уладить дело по-другому и притом наилучшим образом. Вы, разумеется, ездите верхом?
Тут-то и стало ясно, о чем они только что спорили, и господин сей предстал перед нами в истинном свете.
— Так я ж ей это самое и твердил, чтоб ей пусто было! Надобно ехать верхом! — выкрикнул он. — Уж коли этот джентльмен того же мнения, черт возьми, чего ж вам еще надобно, поедете, и вся недолга!
Говоря так, он хотел схватить ее за руку, но она с ужасом отпрянула.
Я встал между ними.
— Нет, сэр, — сказал я, — леди не поедет верхом.
— А вы кто такой? Чего вмешиваетесь? — взревел он.
— Кто я такой, вас не касается, — отвечал я. — Будь я хоть сам дьявол или архиепископ Кентерберийский — не ваше дело. Главное, я могу вам помочь, а больше ведь, сколько я понимаю, помощи вам ждать неоткуда. Так вот что я предлагаю. Леди поедет в моей карете, конечно, ежели вы ответите любезностью на любезность и разрешите моему слуге ехать на одной из ваших лошадей.
Я думал, он набросится на меня с кулаками.
— Впрочем, у вас есть выбор: дожидайтесь тут, покуда приедет папенька, — прибавил я.
Он мигом утихомирился. Еще раз затравленно поглядел назад, на дорогу — и сдался.
— Ну, конечно, сэр, леди будет вам очень благодарна, — нехотя вымолвил он.
Я подал ей руку; она, как птичка, впорхнула в экипаж; Роули, ухмыляясь во весь рот, закрыл за нами дверцу; бесстыжие наглецы форейторы закричали нам вслед что-то одобрительное и громко захохотали, мне же с места пустил лошадей крупной рысью. Видно, все они сочли, что я лихо и дерзко похитил невесту у похитителя.
Меж тем я украдкой глянул на мою юную спутницу. Бедняжка была в отчаянном волнении, и лежащие на коленях руки ее в черных кружевных митенках дрожали.
— Сударыня... — начал я.
Но тут она, обретя наконец дар речи, воскликнула:
— Ах, что вы должны обо мне подумать!
— Сударыня, что должен подумать любой порядочный человек, когда он видит юность, красоту и невинность в беде? Я бы рад был, если бы мог сказать, что гожусь вам в отцы; к сожалению, это не так, — продолжал я с улыбкой. — Однако, мне кажется, то, что я сейчас скажу, успокоит ваше сердечко и докажет вам, насколько мое общество для вас безопасно. Я влюблен. Не знаю, позволено ли сказать так о самом себе — я не очень искушен во всех тонкостях английского языка, — но я верно и преданно влюблен! Есть на свете одна особа, я восхищаюсь ею, поклоняюсь и повинуюсь ей; она столь же добра, сколь прекрасна; будь она здесь, она заключила бы вас в свои объятия; считайте, что это она послала меня вам на помощь, сказала: «Иди, будь ее рыцарем!»
— Ах, я знаю, уж верно она очень хорошая, она уж верно достойна вас! — воскликнула малютка. — Она бы никогда не забыла приличия... никогда не сделала бы такой ужасной erratum,[51] как я!
При этих словах голос у ней зазвенел, и она разрыдалась.
Слезы ее нисколько не помогли делу; напрасно просил я ее успокоиться и рассказать мне все по порядку об ее злоключениях; вместо этого она лепетала какой-то немыслимый вздор, обличавший в ней и примерную школьницу и несчастную наивную девушку, попавшую в ложное положение: в ее лепете чувствовалась привитая воспитанием строгая добропорядочность и прирожденная непоследовательность.
