И когда на другой день я спрашивал его, как будет по-французски «школа», можно было ждать, что он либо совсем забыл это слово, либо скажет что-нибудь вроде «тяжело». Но при этом он ничуть не падал духом. Он, видно, воображал, что так тому и быть должно. Изо дня в день он спрашивал меня с улыбкою:
— Ну как, сэр, примемся за французский?
И я принимался, задавал вопросы и подробнейшим образом все ему толковал и разъяснял, но ни разу не услышал от него ни единого дельного ответа. У меня опускались руки — прямо хоть плачь, до чего неспособный попался мне ученик. Когда я задумывался о том, что он покуда еще ровно ничему не научился, а изучить ему надобно еще ох как много, мне начинало казаться, что уроки эти будут длиться целую вечность, и я видел себя в роли учителя уже столетним старцем, а моего ученика Роули — девяностолетним, и мы по-прежнему долбили азы! Несмотря на неизбежную в путешествии, несколько чрезмерную непринужденность отношении, несносный мальчишка нисколько не избаловался. На станциях на него любо-дорого было смотреть: он мигом обращался в самого что ни на есть образцового слугу — проворный, учтивый, исполнительный, заботливый, то и дело кланяется, точно послушная марионетка, всем видом и службой своей стараясь поднять престиж мистера Рейморни в глазах гостиничного люда, и, казалось, нет на свете дела ему не по плечу, кроме того единственного, которое я для него избрал, — изучить французский язык!
ГЛАВА XXIII
ПРИКЛЮЧЕНИЯ БЕГЛОЙ ПАРОЧКИ
С некоторых пор окрестный ландшафт стал меняться. Тысячи признаков указывали, что Шотландия совсем близко. Я угадывал это по облику гор, по лесам, которые становились все гуще, по чистому блеску ручьев, журчавших вдоль большака. Я мог бы подумать и о том, что мы приближаемся к месту, на свой лад прославленному в Англии, — к Гретна-Грин. По этой самой дороге, по которой мы скакали с Роули в малиновой карете под аккомпанемент флажолета и французских уроков, множество влюбленных пар устремлялось на север под музыку шестнадцати копыт, выстукивающих галоп. И какое множество разгневанных преследователей — родители, дяди, опекуны, отвергнутые соперники — мчались вдогонку, и прятали залитое краской лицо за окошком кареты, и щедро рассыпали золотые на почтовых станциях, и усердно заряжали и перезаряжали жаждущие мести пистолеты! Но я, кажется, и не вспомнил об этом, покуда случайная встреча на дороге не вовлекла меня в самую гущу такого приключения, и, к моему восторгу в тот час, а потом к недолгому, но глубокому сожалению, я оказался ангелом-хранителем людей, мне дотоле неведомых.
На косогоре, на крутом повороте дороги в канаве лежал на боку фаэтон; посреди дороги взволнованно спорили о чем-то мужчина и женщина, а два форейтора верхами, каждый с лошадью в поводу, глядели на них и смеялись.
— Силы небесные! Вот это трахнулись! — воскликнул Роули, оборвав на полуноте «Неприступный островок», и сунул флажолет в карман.
Я же острее ощутил в этом зрелище духовный крах, нежели физический — куда более разбитых карет меня трогают разбитые сердца, — ибо сразу же стало ясно как день, что у этой беглой парочки что-то неладно. Когда простолюдины смеются, это плохой знак: юмор у них и низкопробный и злой; если человек нанял четверку лошадей и, по-видимому, не смущается расходами, да еще едет с прелестнейшей девушкой, и при этом допускает, чтобы над ним потешались его же собственные форейторы, значит, он либо глупец, либо отнюдь не джентльмен.
Я сказал, что то были мужчина и женщина. Вернее сказать — мужчина и девочка. Она была не старше семнадцати лет, ангельски хороша, такая пухленькая, что перед ней не устоял бы и святой, и вся — от чулок до модного чепчика — в голубом всевозможных оттенков, что создавало весьма привлекательную гамму, самую глубокую ноту которой она бросила мне, одарив меня испытующим взглядом синих глаз.
Сомневаться не приходилось, я словно по книге читал. Прямо из пансиона, едва оторвавшись от парты, от фортепьяно, от сонатин Клементи, девочка эта, как в воду, кинулась в жизнь, в обществе мужлана без роду без племени, и уже не только сожалела о содеянном, но выражала свое сожаление с откровенной горечью.
