Но и это испытание кончилось, мы вышли из церкви, и моего спутника окружила толпа друзей и знакомых; я с радостью услышал, что они называли его, как я и предполагал, мистером Робби.
Лишь только мы вновь остались одни, я поклонился и спросил:
— Мистер Робби, если не ошибаюсь?
— Он самый, сэр, — отвечал этот достойный джентльмен.
— И, кажется, адвокат?
— Присяжный стряпчий его величества, к вашим услугам.
— Сама судьба нас свела! — воскликнул я. — У меня с собою карточка, адресованная вам. Ее вручил мне поверенный нашего семейства. Когда я уезжал, он на прощание просил меня передать вам низкий поклон и выразил надежду, что вы извините ему такой неположенный способ представить меня вам.
И я подал ему листок мистера Роумена.
— А-а, старый друг Дэниел, — сказал Робби. — И как же поживает мой старый друг?
Я заверил его, что мистер Роумен находится в добром здравии.
— Да, вот уж поистине прихоть случая, — продолжал мистер Робби. — Но поскольку знакомство наше состоялось, чем я весьма польщен, давайте, не откладывая, его закрепим. Позвольте пригласить вас перекусить перед дневною проповедью в храме и распить бутылочку моего излюбленного вина, а если никто нам не помешает, потихоньку побеседуем о гербах, мистер Дьюси. (Я еще прежде назвался этим именем в тщетной надежде, что в ответ и он назовет себя.)
— Прошу прощения, сэр, должен ли я понять ваше предложение в том смысле, что вы приглашаете меня к себе в дом? — спросил я.
— Именно это я и пытался сделать, — отвечал адвокат. — Город наш славится гостеприимством, и я желал бы, чтобы вы вкусили от моего радушия.
— Мистер Робби, я искренне надеюсь им насладиться, но только не теперь, — сказал я. — Прошу вас, поймите меня правильно. Дело, которое привело меня в Эдинбург, не совсем обычного свойства. Сначала выслушайте мою историю, ибо иначе меня будет мучить мысль, будто я обманом втерся к вам в дом.
— Ну что ж, — сказал Робби, несколько суше прежнего. — Будь по-вашему, хотя говорите вы так, что можно подумать, будто вы совершили убийство. Теряю на этом только я: мне придется обедать в одиночестве — что весьма пагубно для человека моих привычек, — удовольствоваться с пинтой разливного кларета и ожидать беседы с вами. Однако о вашем деле: ежели оно и вправду столь необычно, оно, вероятно, не терпит отлагательства?
— Должен признаться, сэр, дело крайне спешное.
— В таком случае встретимся завтра, скажем, в половине девятого утра, — предложил мистер Робби, — и я надеюсь, когда вы выполните свою миссию и успокоитесь — а ваше к этому отношение делает вам честь, — вы все же разделите со мной временно отложенную трапезу и разопьете бутылочку. Есть у вас мой адрес? — прибавил он и дал мне его, а мне только того и надобно было.
Наконец где-то возле Йорк-Плейс мы учтивейшим образом распростились, и сквозь толпы народу, возвращавшегося из церкви, я стал пробираться к себе на Сент-Джеймс-сквер.
Я дошел почти до самого дома и тут нагнал мою квартирную хозяйку в невообразимо строгом и чопорном наряде, которая влекла за собою не кого иного, как Роули; на шляпе у него красовалась кокарда, а сапоги были с элегантными отворотами. Впрочем, говоря, что миссис Макрэнкин влекла его за собою, я несколько преувеличил; напротив того, это он с неподражаемым достоинством вел ее под руку. Втихомолку улыбаясь, я поднялся вслед за ними по лестнице.
Увидев меня, оба поспешили со мною поздороваться, и миссис Макрэнкин тот же час осведомилась, где я был. Я хвастливо отвечал, что посетил такую-то церковь и слушал такого-то проповедника, по своему невежеству надеясь возвысить себя в ее глазах. Но она не замедлила меня разубедить. В нраве жителей Шотландии есть такие извивы и хитросплетения, которых человеку пришлому не только не понять, но и не разглядеть: он постоянно ходит меж пороховых бочек, и лучше всего ему сразу сдаться на милость победителя. «Вот я весь тут в твоей власти» — как гласит стих из любимого псалма миссис Макрэнкин.
Она презрительно фыркнула; ошибиться в значении этого звука было столь же невозможно, как изобразить его на бумаге, и я мигом прибегнул к упомянутому выше стратегическому маневру.
