Самое большое количество цитат выписано из Евангелия — оно было, судя по всей словесности философа-самородка, его настольной книгой на протяжении жизни, главным референтным метатекстом.
Отвлекаясь в сторону, следует сказать, что Евангелие причудливо просвечивает в одном из самых поразительных малевичевских произведений. В пространном «Биографическом очерке» последняя четверть рукописи отдана монологу Иисуса Христа, с прискорбием обличающего непонимание и дурное использование его учения неразумным человечеством; Мессия видит лишь одного человека, разделяющего и проповедующего его истины, — беспредметника Казимира Малевича. Другой, более ранний эпизод того же текста — кинематографический по динамике проход советского чиновника в кабинет начальства — заставляет вспомнить Гоголя и Салтыкова-Щедрина. А всё вместе представляет собой уникальное литературное сочинение, упорно и неспроста именуемое автором «Биографический очерк»…
Возвращаясь к выпискам и комментариям, необходимо подчеркнуть, что Малевич внимательно прорабатывал статьи А. В. Луначарского, через которые уяснял лозунги-заветы Маркса-Ленина, не покушаясь, однако, на труды самих классиков.
В 20 веке, как известно, наука выдвинулась на первый план в «творческой работе над определением Мироздания», по малевичевскому слову. Супрематисту-мыслителю интересны были научно-популярные публикации об открытиях в естественных науках, по ходу чтения которых возникали собственные соображения; в физике атома, к примеру, он увидел подтверждение своим всегдашним доказательствам условности построений людского разума, пытающегося вскрыть устройство мироздания.
Во второй части тома, «Записях и заметках», опубликованы и цитаты, и комментарии к ним.
* * *
Синтетичность словесности великого человека, особенно в годы профетической стадии, обусловила трудности по структурированию тома. Осведомленный читатель может задать вопрос — почему первый вариант работы «Отвечая старому дню…» приведен в томе в разделе прозаических сочинений, а второй вариант составитель опубликовал ранее в разделе «Поэзия» в книге «Казимир Малевич. Поэзия» (2000). Здесь нужно упомянуть, что публикация автором настоящих строк еще в 1993 году поэтических произведений Малевича[28] вызвала острую критику профессионального литературоведа Н. И. Харджиева, посвятившему ей в своей, к сожалению, до сих пор неопубликованной рецензии большой пассаж: «В заключение отмечу крупнейшую ошибку составительницы, обнаружившей у Малевича три монументальных „стихотворных произведения“. Такую ошибку можно совершить, совершенно не понимая, чем отличается стихотворный язык от прозаического. По воле составительницы печатные тексты двух декларативных статей и одной философской (проникнутой профетическим пафосом) с графической точностью воспроизводят рукописи Малевича.
В результате его прозаические тексты оказались разбитыми на мнимые стиховые отрезки, что в свою очередь привело к полной синтаксической какофонии» (архив ФХЧ)[29].
Некоторые зарубежные слависты разделили взгляды Харджиева, также отказывая опубликованным произведениям в статусе поэзии.
Академическим «книжникам» (малевичевское слово), привыкшим считать себя верховными арбитрами, трудно избавиться от заученных норм, даже когда они погружаются в а-нормативную словесность русского авангардиста. Ранжируя сообразно собственным представлениям и творцов, и их произведения, они полагают свои вкусы и взгляды безошибочными, для всех обязательными, поскольку им ведь доподлинно известно, «чем отличается стихотворный язык от прозаического». Однако литературоведы и филологи, жизнь посвятившие именно что поэзии, отнюдь не столь категоричны в установлении ее критериев и рамок: «Литературные мыслители стремились и стремятся найти и определить разницу между стихом и прозой, и их попытки часто не лишены остроумия и изобретательности, но в конечном счете безрезультатны и безуспешны. Вопрос, видимо, принадлежит к неразрешимым»[30].
Примечательно, что у собственно поэтов — от Алексея Крученых и Игоря Терентьева до Геннадия Айги и Сергея Бирюкова — правомочность присутствия Малевича в их цехе не вызывала и не вызывает ни сомнений, ни возражений.
