– Как много людей на Западе обрадовались бы «такой казни», с радостью отказались бы от труда…
– Да ведь это все равно что перестать дышать!
– Но дышать иногда трудно.
– Да, когда взбираешься на гору. Но тем больше хочется вдохнуть воздуха… тем больше хочется сделать, Лена.
– Тогда дышите, Буров, всей своей грудью дышите! И взбирайтесь… к самым звездам.
– Хочу, Лена, добраться до дозвездного вещества. И вместе с вами… Я знаю, вы друг. Мне было очень важно сейчас убедиться в этом.
Буров поцеловал руки Елены Кирилловны и ушел. Она провожала его, и глаза ее в полутьме передней, где она не зажгла огня, светились.
Он спускался по лестнице через три ступеньки, ему хотелось вырвать столб из земли и забросить его на крышу дома.
Калерия Константиновна ждала Шаховскую в гостиной.
– Милая, – сладко сказала она, – если бы это доставило вам удовольствие, я расцеловала бы вас.
– Подите прочь, Марта, – сквозь зубы сказала Шаховская и заперлась в своей комнате.
Назавтра в газетах появилось неожиданное интервью физика Сергея Бурова, открывшего Б-субстанцию. Он предупреждал о серьезных последствиях авантюры «SOS», если будет выполнена угроза посылки на Солнце ракет с Б-субстанцией.
Интервью было перепечатано во всех газетах на Западе под сенсационными заголовками.
Глава четвертая. Космический патруль
В кабине космического корабля было тихо. Такая тишина бывает только в пустоте – без звона в ушах, без далекого лая собаки или гудка прошедшего вдали поезда, без жужжания мухи или стука дождевых капель за окном, тишина полная, глухая, «глухонемая»…
Перед пультом сидел космонавт. Широкая спина, чуть опущенные тяжеловатые плечи, оттененное сединой загорелое лицо, широкое, с резкими морщинами и усталыми, но внимательными глазами.
Старый полярный летчик Дмитрий Росов, воспитатель молодых космонавтов, давно отстаивал право опытных пилотов на вождение межпланетных кораблей, считая, что, кроме силы и отваги, ценны еще знания, опыт и летный талант звездолетчика. Сам он был не молод, но здоров: за его плечами, кроме пятидесяти лет, было более пяти миллионов километров, более пятидесяти вынужденных посадок, восемнадцать аварий и столько же ранений, неизлечимой осталась только боль утраты погибших товарищей. Полететь в космос ему привелось раньше своих учеников.
Приезжая прощаться с женой и дочкой, он встревожился: Губошлепик стала другой – модная прическа, напускная веселость, горечь в уголках глаз и обидчивая припухлость губ. И еще Шаховская… Жила она у них в доме и ему не понравилась. Красива, умна, но… как-то холодна и неспокойна. Люда сказала – ждет ребенка. Еще при Росове переехала на другую квартиру, чтобы жить с Калерией Константиновной, сухой истерической дамой сомнамбулического типа, дружбу с которой трудно было понять. Смену настроений Люды тоже нелегко объяснить. Тут был замешан Буров… Росов устроил с ним встречу в мужской компании и исподволь разглядывал ученого. Ведь когда-нибудь этому парню отольют памятник из чистого золота, а он не пропускает футбольных матчей и сам не прочь ударить по мячу, автомашину не только водит, но и умеет забраться под нее, не боясь перепачкаться. Сказал: если понадобится, готов лететь в космос, хотя в свое время и слышать об этом не хотел. Что ж, Дмитрий Иванович такого бы парня взял к себе в воспитанники. А у космического дядьки Черномора это было высшей оценкой человека. Но о Люде они ни слова не сказали… Впрочем, Росов и жене о ней ничего не сказал. Только в космосе, во время полного одиночества, смог он поделиться своими тревогами…
Воспитывая космонавтов, Росов немало прочел рассказов о грядущих полетах и одиноких звездолетчиках, беседовавших со специально созданными разговорными машинами, возражавшими собеседнику и даже бунтовавшими… Он не относился к этому всерьез. Но в долгие часы патрулирования в космосе он вспомнил о фантастических «спутниках в полетах». На его корабле был Центральный Автомат, призванный управлять всеми приборами и вовсе не предназначенный в «приятные собеседники». Но он был снабжен «магнитной памятью» – воспроизводимой записью всевозможных сведений и рассчитан на обучение, обладал, как и все электронные устройства этого типа, способностью логически «мыслить», то есть делать выводы и четко отвечать… Росову захотелось поболтать с таким устройством. Ведь говорят же люди с собаками, которые лишь немного понимают их. Автомат же не только «понимал», но и отвечал, жадно воспринимая все новое, что не было заложено в его памяти. Вот ему и поведал Росов как другу свои тревоги, связанные с Людой, Буровым и Шаховской, рассказав о «неразрешимом уравнении с тремя неизвестными».
