Том (5). Льды возвращаются - страница 82

Испарина выступила у меня на лбу. Так говорить могла только она! Значит, Лиз встретила ее там, в чужом мире… И она ждет ребенка… нашего ребенка!

– У нас обязательно будут дети, Рой! Я хочу быть самой обыкновенной женщиной, счастливой, не отвергнутой…

Я протрезвел. Только два раза случалось со мной такое: когда босс приказал мне лететь в пекло и когда позвонил превратившийся потом в тень детектив…

– Слушайте, Лиз, – сказал я, кладя свою руку на ее тонкие пальцы.

Она нежно улыбнулась мне.

– Слушайте, Лиз… Я был бы свиньей, если бы не сознался вам, что… женат.

Лиз отдернула руку.

– Вы? Вы женаты, Рой?

– Да, Лиз. Перед богом.

– Это чепуха! Вы разведетесь. Кто она?

– Вам это надо знать? Она… Она смела и отчаянна, она нежна и прекрасна… и она ждет ребенка…

– Молчите. Ваше лицо говорит все без слов. Оно сияет, как реклама кока-колы. Я ненавижу вас.

Лиз встала и пошла пошатываясь.

Я ее не удерживал. Она не оглядывалась.

Подскочил лакей. Я отдал ему все, что у меня оставалось в кармане, все до последнего цента.

Лиз вышла из зала вместе с моими надеждами издать дневник…

Я догнал ее в вестибюле. Хотел все-таки отвезти даму в своем «кадиллаке».

– Уйдите! Вы вернули меня Ральфу Рипплайну. Этого я вам не прощу, – сквозь зубы процедила она, не попадая рукой в рукав манто, которое подавала ей смазливая гардеробщица.

Швейцар сбегал за такси.

Мне нечего было дать ему на чай».

Одна отравленная стрела убьет одну жертву, одна ядерная боеголовка – до миллиона.

«Никто не организовывал этот поход, уж положитесь на меня! Меньше всего здесь виноваты коммунисты, на которых пытались потом свалить всю ответственность.

Я стоял на панели в очереди за проклятой бобовой похлебкой. Голодные и промокшие, мы дрожали под проливным дождем. Я не мог спрятаться в своем «кадиллаке», он пристроен был у тротуара где-то на 58-й стрит, а пригонять его к очереди было неловко: слишком он был великолепен для жалкого и голодного безработного, ожидающего своей миски супа.

А тут еще объявили, что похлебки на всех не хватит. Вчера случилось то же самое. Многие из нас не ели более суток. У меня от голода кружилась голова. В кармане не было ни цента. Надежды выручить что-нибудь за пиджак, автомобиль или его запасное колесо не было никакой. Никто не хотел расставаться с деньгами. Нужно было родиться таким олухом, как я, чтобы рискнуть это сделать…

Голодные, узнав, что суп кончился, начали кричать. На панели собралось много народу. Даже счастливчики, которым досталось пойло, не уходили и кричали вместе с нами. Они заботились о том, что будут есть завтра. Да и сегодня своей порцией они насытиться не могли.

И мы двинулись по улице.

Поток людей рос, стихийно превращаясь в демонстрацию. В окна нижних этажей на нас смотрели прильнувшие к стеклам клерки, которых еще не успели выгнать с работы.

Хозяева магазинов закрывали двери и опускали жалюзи на витрины. Боялись.

Мы незлобиво разгромили несколько магазинов и аптек. Консервы передавали из рук в руки. Их тут же раскрывали и жадно пожирали, отнюдь не пользуясь предметами сервировки.

Полиция держалась от нас подальше.

Мы беспрепятственно двигались сначала по 48-й стрит, потом вышли на 5-ю авеню.

Толпа гудела и катилась вниз к Даун-тауну. Кто-то с горькой иронией потребовал открыть подвалы Уоллстрита, где хранятся уже не консервы. Эту мысль повторяли громко, насмешливо и даже злобно.

Мне не хотелось принимать участия в таком деле даже в шутку, но нечего было думать о том, чтобы выбраться из «голодного потока».

Кто-то запел «Янки-дудль». Это было здорово!

Толпа подхватила. Мы сняли шляпы и шли под моросящим дождем, вылизывая украденные банки из-под свиной тушенки и распевая американский гимн.

А что нам оставалось делать?

Беспокойная толпа жалких, голодных и промокших людей подходила к Уолл-стриту.

Узенькая улочка банков была запружена полицейскими броневиками, и мы остановились. Толпа сзади напирала, она заполнила все прилегающие улицы. Люди просто стояли и чего-то ждали, словно пред нами мог предстать сам президент.