Я сказал:
– Во всем, что здесь творится, виноваты русские.
– Вы это написали в своей статье, и ее на этот раз приняли? – ехидно поинтересовалась Лиз.
Я кивнул.
– Почему же виноваты русские? – спросил швед.
– Потому что своей моральной помощью они мешают черным принять наш ультиматум. Ведь война продолжается. Разве можно допустить еще один такой же ужас?
– Об этом вы тоже написали?
– Нет, об этом написали мои коллеги, выдвинув теорию двух атомных взрывов: два взрыва ставят на колени строптивый народ. Так было в Японии… А ведь можно было бы не ждать второй бомбы.
– Вторая бомба взорвалась во всем мире, – сказала Лиз. – Нет человека на Земле, который не взорвался бы в священном гневе.
– Кроме тех, кто готовит вторую атомную бомбу, – вставил швед.
– А вы, Рой, разделяете эту дикую теорию второго взрыва?
– Да… И поэтому вы считаете, что я – подлец?
– В вас, Рой, видимо, два человека. Одного я уже готова ненавидеть, с другим хожу, сижу рядом, разговариваю. Одного печатают газеты треста «Ньюс энд ньюс», другого благословляют люди, бывшие при жизни в аду. Если бы я была царем Соломоном, я разрубила бы вас пополам: одну часть я втоптала бы в землю, другую… может быть, другую кто-нибудь даже смог бы полюбить.
– Полюбить… – горько сказал я. – Мир стоит на несчастной любви. Вот вы, Лиз… Вы счастливы?
– Я не знаю, в чем счастье. Быть нужной? Я всегда искала и нашла завидного жениха, но не стала счастливее. А вот здесь…
– Здесь вы почувствовали себя нужной, – сказал швед.
Мы уже знали, что его фамилия Сербург, по крайней мере, так обращались к нему те, кто являлся к нему за указаниями. Он был специалистом по радиоактивности.
Лиз благодарно посмотрела на него, потом положила свою руку на его огромную ручищу. Я отвернулся.
– А вы, Рой? Разве вы способны любить? – спросила она меня.
– Любить я способен. Но быть счастливым – я не знаю, есть ли в мире способные. После всего, что я видел… Может быть, счастье – это оказаться в грузовике? С торчащими вверх ногами?
Подошел мой эбеновый Геракл. Он принес нам ужин: разогретые консервы – свиную тушенку с бобами.
У меня была припасена бутылочка виски.
Сербург предложил Гераклу остаться. Мы с Лиз переглянулись.
Геракл замялся. Но не ушел.
Моя бутылка виски словно растворилась в вечернем воздухе. Мы ее и не почувствовали. Тушенка было чертовски вкусной. Чем страшнее вокруг, тем яростнее хочет жить твое проклятое тело.
Я спросил Геракла, что он думает обо всем случившемся. Он ответил по-французски:
– Стыжусь, мсье, своих современников, кушающих бифштексы. По сравнению с ними мои предки были святыми.
– Ах, если бы так рассуждали президенты! – воскликнула Лиз.
– Надо еще выпить, – сказал я.
Лиз поддержала меня.
У шведа нашлась какая-то бутылка. Он разлил по стаканам. И мы выпили.
Дух захватило у меня. Это был огонь без дыма. Только раз в жизни я пил такое! И мне показалось, что рядом сидит не Лиз, а Эллен. Я сжал руку Лиз, она ответила пожатием.
– Это виски, из США, – сказал я.
Сербург удивился моей осведомленности и налил всем еще по стаканчику.
– Я бы сжег тех, кто это придумал, – сказал теперь уже по-английски мой эбеновый Геракл, показывая рукой на зарево тлеющего города.
– Я уже слышал такое требование, – заметил Сербург.
– Неужели разум не победит безумие? – воскликнула Лиз. – Может быть, это сделает любовь? Только она и страх будут царствовать в последний день.
Лиз ушла в палатку, где жила с другими сестрами. Ее провожал, как исполинский телохранитель, эбеновый Геракл.
Сербург посыпал вход специальным порошком, чтобы к нам не заползли бесчисленные насекомые, хозяева джунглей.
Я вспомнил о нашем с Эллен шалаше. Видимо, запах трав и орхидей, которыми тогда заполнили шалаш маленькие помощники, защитил нас от всех неприятностей африканской ночи.
Какая была тогда сумасшедшая, пьяная, яркая ночь! Я не мог уснуть, переживал снова каждое мгновение.
Сербург лежал рядом и мирно спал. Или мне только казалось так? Чтобы проверить, я тихо спросил:
– Сербург! У вас есть девушка?
– Я люблю, Рой, удивительную женщину, но у меня нет «моей девушки». А у вас, Рой?
