– Ну а я продолжаю так думать о вас. Три ноль восемь.
– О'кэй, мы еще выпьем с вами. Вы все еще носите темные очки?
– У меня глаза разного цвета. И солнце здесь яркое. Постарайтесь не напиться.
Боже! Какая сказочная страна! Все вспорхнуло вокруг, переливаясь оперением райских птиц. Их щебетание врывалось в окна, как первозданная музыка природы. Я уже понимал зовущие ритмы местных танцев, я готов был кружиться в экстазе, исступленно прыгать под звуки барабана, самозабвенно вертеть туловищем. Я уже понимал простодушно открытые сердца детей джунглей, с которыми заключил освященный любовью союз. Я налетел на своего эбенового Геракла и расцеловал его. Он подумал, что теперь уж я действительно пьян, и поволок меня в номер, но я был трезв, как папа римский, и счастлив, как нищий, нашедший бумажник. И я подарил негру свой бумажник со всем содержимым. Но он, каналья, оказывается, засунул мне его обратно в карман.
Я шел по вестибюлю и улыбался всем. Даже коммунистические советники показались мне милыми…
Потом я мчался, сидя за рулем «джипа» с опознавательными знаками нейтральной державы.
Дорога сверкала, она казалась расплавленной, в ней отражалось солнце, протягивая по асфальту золотистую дорожку, как луна на воде. Такие дорожки, по поверью, ведут к счастью. Я мчался за своим счастьем.
Вдруг руль потянуло вправо. Я нажал на тормоза. Над ухом раздался свист. Это была стрела…
Пришлось остановиться. Спустили сразу обе шины. Я проехал ярдов двести, чтобы быть подальше от стрел, и порядочно «изжевал» резину.
Я посмотрел на часы. Время неумолимо!
Три ноль восемь!.. Он сказал: не три ноль-ноль, не три с четвертью, а именно – три ноль восемь. Этим подчеркивалась точность. А я сидел под жгучими лучами африканского солнца и рассматривал разрезы – да, да, не проколы, а разрезы – в баллонах. Эти проклятые черномазые поставили на шоссе ловко прилаженные ножи. Оказывается, я пролетел не останавливаясь через контрольный пункт.
Черные солдаты, трое с луками, двое с ружьями, подошли ко мне и выразили, пощелкивая языками, свое сожаление. Не разобрали, что я американец.
Двое стали помогать мне.
Резина была бескамерная, приходилось ремонтировать покрышки на месте. Вероятно, я был изобретательно красноречив, но мое красноречие разбивалось о невежественную глухоту черных солдат.
Мы уже починили одну шину, другое колесо заменили на запасное. Можно было ехать. Было три часа ноль семь минут.
Я живо представил себе детектива в темных очках, скрывавших разный цвет его глаз. Он расхаживал около стены без окон и ждал меня.
Небо было эмалево-синим. Под таким небом все люди должны быть счастливыми. Я слышал или читал где-то, что облака в небе – это упущенное людское счастье. Чем более затянуто небо, тем несчастливее люди под ним. А когда людям особенно хорошо, небо совсем чистое.
Я был уверен, что разноглазый в темных очках ощущает то же самое. Есть же у него жена, мать, невеста, может быть, дети. Он показал себя человеком, позвонив мне. Он не мог уйти, он дождется меня. Я прочту записку, написанную ее рукой, буду мысленно слышать ее голос, сводящий меня с ума.
Когда я садился в машину, в небе что-то блеснуло. На большой высоте шел самолет. На некотором расстоянии за ним тянулись белые расплывающиеся хвосты, несколько комет. Я понял: это были догоняющие ракеты, они несли смерть отважному пилоту. Но казалось, что кто-то хочет украсить небо, рисуя на его эмали эти белые следы, словно отделывая его под диковинный синий мрамор.
Кажется, догоняющие ракеты сбили самолет… слишком поздно.
От самолета отделилась белая точка. Может быть, пилот успел выпрыгнуть из самолета? Нет! Самолет пошел вниз, оставляя за собой черный след уже на горизонте. Пилот не мог выброситься заблаговременно…
Черные солдаты, стоявшие у машины, и я сквозь ветровое стекло, смотрели на растущую белую точку, вернее, на пятнышко.
Я поймал себя на том, что не дышу.
А черные солдаты пересмеивались. Они ничего не понимали.
Мне нужно было вынуть фотоаппарат, но у меня окостенели руки. Лоб стал потным. Я только успел надеть темные очки.
